.)), но то, что было навязано германцам как догма, было, очевидно, большим несчастьем для нашего исторического развития, потому что это не подходило для наших обстоятельств, это было нечто мертвое, неверно понятое, организм, бывшее живое значение которого было обнаружено лишь через сотни лет, в наши дни, в результате внимательного изучения римской истории: прежде чем действительно понять образ его духа, следует вызвать из могилы самого римлянина. И так было во всех областях. Не только в философии мы должны бы стать «служанками» (ancillae), в частности служанками Аристотеля (см. с. 683 (оригинала. —
Примеч. пер.)) но закон рабства был введен в наше мышление и творчество. Только в экономике и промышленности шло движение вперед, так как здесь не было препятствий в виде классической догмы. Даже в естествознании и географических открытиях мира приходилось выдерживать тяжелую борьбу, во всех духовных науках, поэзии и искусстве еще более тяжелую, борьбу, которая еще и сегодня не доведена до полной победы. Конечно, не случайно, что самый крупный поэт времен так называемого Возрождения, Шекспир, и самый крупный скульптор, Микеланджело, не понимали древнего языка. Представим только всю мощь независимости Данте, если бы он не заимствовал свой ад у Вергилия и свои идеалы государства из константинопольского псевдоправа и «Civitas Dei» Блаженного Августина! И почему это соприкосновение с прошлой культурой, которая должна была быть благом, стало проклятием? Это произошло, потому что мы не поняли индивидуальность проявления культуры, и не понимаем до сих пор. Так, например, тосканские эстеты превозносили греческую трагедию как вечную «paragone» драмы, не замечая, что у нас не только условия жизни сильно отличаются от античных, но и талант, вся личность с ее светлыми и темными сторонами совершенно другие. После этого так называемые новаторы эллинской культуры вызвали на свет всякие чудовищные вещи и в зародыше уничтожили итальянскую драму. Тем самым эстеты доказали, что они не имели ни малейшего представления не только о сущности германизма, но и о сущности эллинизма.
Чему нам следовало научиться у греков, было значение органично возникшего искусства для жизни и значение несокращенной свободной личности для искусства. Мы же заимствовали противоположное: готовые шаблоны и вынужденное господство ложной эстетики. Потому что только сознательный, свободный индивидуум способен подняться до понимания неповторимости другой индивидуальности. Дилетант считает, что любой человек может все, он не понимает, что подражание является глупейшей наглостью. Из такого дилетантского взгляда возникла мысль о присоединении к Греции и Риму, о продолжении их дела, в этом отражается — вероятно, это можно заметить — почти смешная недооценка достижений великих народов и полная недооценка нашей германской силы и своеобразия.
