чертовом доме.
Я секунду обдумываю и решаюсь помочь.
– Я уверен, что у моего отца есть болты, которые вы могли бы одолжить.
Отец Пен оглядывает меня. Его густые брови сходятся вместе от прищура глаз.
– Кажется это яркий свет, малой, – указывает он на один из сигнальных фонарей.
Я киваю.
– Да, сэр.
– Могу поспорить, он светит прямо в мою комнату.
Я поднял глаза на дом. До сегодняшнего вечера все окна были темные. Теперь же они
светились, и несмотря на занавески, я мог различить проплывающие мимо тени. Я
размышляю, которая из комнат ее.
Надеюсь та, которая прямо напротив моей.
– Мне совсем ненужен светящий в мою комнату луч, парень, – говорит отец Пен низким
голосом. – Кое-кому завтра рано вставать.
– Он зажигается только тогда, когда кто-то проходит мимо, – ответил я, сунув свои липкие
от пота руки в карманы.
– А что насчет живности? – спросил он.
– У нас нет никаких животных, сэр, – ответил я.
Мистер Файнел громко засмеялся, наполнив липкий ночной воздух бурным весельем.
– Я имею в виду енотов, малыш. Коты, заблудшие псы или опоссумы – реагирует ли на
них фонарь?
– Эмм… – начал я, неуверенный будет ли фонарь реагировать на них. Я не хочу врать, но
и что-то отвечать ему я тоже не хочу.
Затем входная дверь открывается и громко захлопывается снова, и на пороге за фашистом
появляется Пенелопа. Ее волосы собраны вверх и она больше не жует жвачку. Ее колени
грязные и туфли очень неопрятны. Аудиоплеер больше не прицеплен к ее бедру, но
зеленые солнцезащитные очки все еще на лице, несмотря на то, что уже ночь.
Неожиданно голос мистера Файнела выводит меня из оцепенения.
– На что это ты смотришь, парень?
Абсолютно точно, более чем шесть футов в высоту, нацист больше не сидит, опираясь на
поручень перил. Теперь он стоит перед дочерью, загораживая ее от меня своим телом.
Я выпрямляюсь и говорю слишком громко и быстро.
– Ни на что!
Он снова хохочет на мой ответ, но хмурит брови еще сильнее, чем прежде. Пенелопа
выглядывает из-под руки своего отца. Я не могу отвести взгляда.
Мистер Файнел перестает смеяться.
– Увидел кого-то симпатичного, парень? Ты думаешь, я ничего такой?
– Что… что... нет, – запинаюсь я. Мое сердце останавливается. Мужик меня явно
ненавидит.
Наконец-то она начинает говорить мягким и слабым голосом.
– Папа, не позорь меня. Ты ставишь меня в неловкое положение.
Фашист кладет руки на плечи своей дочери и ведет ее вниз по ступенькам к дорожке,
