— Так-то уже сентябрь, — заливаюсь иронией.
— Да куда там? Как тепло! И еще зелено! А запах, запах ночи-то какой! Чувствуешь?!
— Ага, сортира, — ржу.
— Ну… блин… Че ты? — качнул разочарованно головой. Глаза в глаза. — Ну… пошли погуляем?
— Вить… — сдержано, добро. Упрашивая. — Иди спать… а.
— С тобой, — загоготал, — пойду.
Сжал сильнее в своей стальной хватке.
Пристальная борьба взглядов.
Скривилась я невольно — но то ли и не видно, то ли все равно. Миг — и враз стал приближаться к моим губам своими.
Тотчас моя отчаянная попытка вырваться, оттолкнуть.
— Не надо! — отворачиваюсь.
— Ну, зайчонок… Ты чего?
Аж полосонуло по сердцу. Отчего движения мои стали куда стремительнее, напористее. Грубыми, злыми.
— ОТПУСТИ! — дерзко.
— Ласточка… ну не сопротивляйся.
Лезет со своими слюнями ко мне, душа заодно жутким амбре.
Морщусь, рычу. Попытка заехать по его тестикулам — но идиотично вышло, тщетно.
— Я же добрый, ласковый… ты чего? Тебе понравится… обещаю. Ни одна не жаловалась.
— МАЙОРОВ! — едва ли уже не ором. — ОТВАЛИ!
— Маленькая моя… — скатились лобзания по шее.
Мерзко, жутко… убивающе. Совокупляясь с прошлым — до визга, до помутнения изводит.
— Тебе Рожа не простит! — рычу на ухо, ногтями своими сгрызаными пытаясь вонзится в кожу и хоть немного как-то того отрезвить.
— А мы ему не скажем… — шепчет заговором в ответ.
— Я тебе в дочь гожусь, не смущает?
— Ни капли… — и снова лезет своими противными губами к моим.
Сукин сын… остается лишь визжать — и позорить себя на всю… или…
Ва-банк.
— Ну, смотри. Сам потом перед Мирой отвечать будешь.
Обмер тотчас. Рука сплыла с моей груди ниже. Немного отстранился:
— За что? — грубо.
— А то не видно.
— Не понял… — заморгал нервически, — а вы че?
— Все ты понял, — вполне серьезно, грубым рыком, а в душе уже ком страха ежом ворочается: если где палку перегну или не туда сверну (ведь это его друг, едва ли не брат), то узнает, поймет, что заливаю. — И не думаю, что его обрадует то, что тебе досталось… раньше, чем ему.
— А Рожа ж… — растеряно, явно пытаясь докопаться, наковырять, что вру.
— А то Мирашеву Федькино слово помеха.
— Так он же… эту сейчас.
— Много, не мало, да? — язвлю, лживо (едва не плача) улыбаясь. А в горле дерет обида. Но хватка ослабла, невольно руки поползли вниз ублюдка. — Только молчок, хорошо? — ухмыляюсь, шаловливо приставив палец к губам. Играть, так играть… даже если и клоуну смертельно больно.
Скривился вдруг, ядовито ухмыляясь:
— Ай-да… Рогожины. Одна лучше другой.
