Все это весьма похоже на историю тайного заговора, глухо раскрытого и глухо подавленного, но, конечно, наделавшего шума в Риме, при чем народ принял сторону цезаря, а на сенат и аристократию пало подозрение в сочувствии к действительным или мнимым замыслам Торквата. Что последний мог пасть и далеко не такой невинной жертвой, как хочет изобразить Тацит, свидетельствует много дальнейшая обмолвка самого историка. Говоря о процессе против племянника Торкватова, Л. Силана, сына М. Силана — «золотой овцы» (см, том II), Тацит, по поводу однородности обвинений и улик, выставленных против Люция, как прежде против Торквата, резко замечает: «Все это вздор и ложь, потому что Силан был боязливее дяди и гибелью последнего был побуждаем к тому, чтобы быть очень осторожным». Стало быть, Тацит имел основания, пропущенные в рассказе о смерти Торквата, считать его погубленным за смелое и неосторожное поведение в условиях, подобных тем, которые окружали его племянника, но между которыми последний умел гораздо искуснее лавировать. Какие же эти условия? Что за человек этот, Л. Силан, более боязливый и осторожный Торквата? А вот какой. Одна из причин неудачи Пизонова заговора заключалась именно в том, что Пизон опасался контр-заговора в пользу Л. Силана и, связанный этой боязнью, действовал крайне бестолково и нерешительно. Принимая во внимание, что дядю Тацит считает и смелее, и безрассуднее племянника, придется видеть в первом, быть может, если не вождя, то видного члена и надежду какой-то революционной группы в сенате, а осуждение Торквата считать не бессмысленным актом произвольной, капризной жестокости Нерона, но «политической необходимостью», которой не стеснялись, в случае надобности, государи с репутацией и получше Нероновой. Что Силан имел сочувственников в сенате, легко усмотреть из той настойчивости, с какой в обвинительных актах последующей эпохи террора ставилось в улику противогосударственных умыслов отсутствие сенатора (напр., Фразеи) в курии на заседаниях, решавших судьбу этого претендента.
Итак, не развивая чересчур смелых, хотя и вероятных, гипотез, мы можем, однако, принять за твердо установленный факт, что время было смутное, и аристократическая оппозиция ковала тайную крамолу — бессильную покуда, потому что народ стоял за цезаря. Тацит указывает и главную причину этой привязанности: цезарь был порукой для народа, что он будет сыт: «в случае отсутствия Нерона он боялся — а это была его главная забота — недостатка в хлебе». (Ср. в III томе об annona.) Надо было поссорить цезаря с народом, а для того — компрометировать цезаря в глазах народа, как врага своих подданных. Народ ждет от цезаря хлеба, — надо доказать ему, что цезарь, наоборот, вырывает у него кусок хлеба изо рта, лишает его крова, обращает его в нищего. Страшное несчастье пожара и бестактное поведение Нерона в первые дни его, дали к тому благоприятнейший случай.
