Тебя бы рассмешила моя дискуссия с настоятелем на тему барона Ферзена, существование которого, несмотря на мои заверения, он упорно отрицал, пытаясь заставить меня признать, что стихотворение является моим собственным произведением. Для того чтобы опровергнуть меня, он даже консультировался со всеми своими справочниками, которые, к сожалению, про дело с Ферзеном выдавали исключительно одни только вопросы.
В любом случае, будь я автор или переписчик, это сделал я. Больше ничего не оставалось, как разыграть классическую сцену покаяния, аккуратно и постепенно переходя от стадии самобичевания к раскаянию, с обязательными слезами, струящимися от угрызений совести.
Я должен был быть осторожным, чтобы избежать слишком большого очернения в глазах моей семьи. В результате я был принят в лицей — без труда, на полный пансион. Такова жертва любого, кто находился под присмотром преподобных Отцов. Если ты спросишь меня, то мне завидуют: старая история про лиса, которому пришлось отрезать хвост.
Я часто подумываю о следующих больших каникулах. Конечно же, я надеюсь, что твоя семья, как моя, собираются снова поехать туда. А ещё, я часто думаю о прошлом лете, изумительном лете, мысль о котором согревает мое сердце, даже в твоё отсутствие. Мне чудится, что я проживаю ту ночь под звездами снова и снова, когда мы засыпали при свете луны, как два Эндимона [олицетворение красоты, в греческой мифологии знаменитый своей красотой юноша]. Или, если быть более точным, спал ты, а я смотрел на тебя — способного вдохновить самого маркиза Ферзена.
Но вместо того, чтобы создавать поэмы об этом, для нас лучше держать все эти воспоминания в глубине души. Там, где никто не сможет прикоснуться к ним. Там, где никто не сможет ни помешать Андре быть с Люсьеном, ни поцелую Андре, который он имел обыкновение делать…
Жорж был очарован этим письмом. Он был рад, что Андре даже не мыслил о какой–либо его причастности к делу со стихотворением. Настоятель не сказал, где были найдены стихи. След, ведущий к нему, был утерян. Письмо было так же хорошо и тем, что больше не требовалось упрекать Люсьена в том, что Андре по–прежнему был к нему привязан. И Жоржу сейчас не было нужды ревновать, потому что у него объявился другой объект для страсти. Главным образом, именно по этой причине, письмо доставило ему удовольствие: там говорилось на языке нежности, который он ощущал и в себе. Оно соответствовало состоянию его души.
