Слова эти вселили немалый страх в мою Душу.
— Как называется ваш корабль? — торопливо спросил я.
— «Золотой дракон», — последовал ответ.
— Не «Королевская гончая»?
— Нет, хотя мы встретили судно с таким названием на траверзе Плимута.
— Понятно, — вздохнул я, — этим все и объясняется: нас должна была захватить «Королевская гончая»…
— Не могу согласиться с такой постановкой вопроса, — возразил капитан, — хотя, конечно, приношу свои извинения! — и толпившаяся вокруг команда вновь разразилась громким смехом.
— Но ведь Саймон Гризейл не погиб? — настаивал я. — Он ведь жив, не так ли?
— Ты единственный, кто спасся из всей шайки бандитов, — сказал старик, — и поэтому будешь повешен, невзирая на твои увлекательные побасенки. Двадцать два человека потерял я, двадцать два честных матроса, не говоря уже о бушприте! Отвести его вниз, — строго добавил он. — И заковать его в цепи!
— Но сэр!.. — взмолился я, ибо дела мои начинали принимать угрожающий оборот. Тем не менее капитан молча отвернулся и взмахнул рукой; меня потащили вниз, и я вновь услышал смех, а кто-то из собравшихся заметил:
— Хитрый негодяй, хотя и довольно необычного телосложения даже для морского разбойника!
После этого голова моя очутилась ниже уровня палубного настила, и я больше ничего не слышал. Мои тюремщики сковали мне руки цепью и втолкнули меня в темную зловонную конуру где-то в недрах огромного корабля; когда они открыли дверь, до меня донесся шорох, писк и топот многочисленных крысиных лапок по грязному полу, и сердце мое упало при мысли о том, что мне предстоит остаться здесь, в этой гнусной дыре.
— Долго ли меня здесь будут держать? — спросил я у одного из матросов.
— Только до тех пор, пока тебя не вздернут, — ответил тот.
— И когда же это произойдет?
— Завтра, я полагаю. Капитан Эмброуз никогда не откладывает такого рода дела, а сейчас он порядком зол, потому что эти дьяволы наделали немало хлопот и всё зазря. Так что, недоросток, можешь приступать к молитвам!
— Господи, помоги мне! — пробормотал я.
— Ему придется для этого здорово постараться, — сказал один, и другие захохотали в ответ на столь сомнительную шутку; затем, заперев за собой дверь, они ушли, оставив на полу для меня каравай хлеба и кувшин с водой. Я остался в темноте.
Почти целых два часа я мерил шагами эту мрачную дыру с тоской на сердце и в смертельном страхе, разъедавшем душу, потому что жизнь моя могла закончиться, так и не начавшись, а ведь по возрасту я не дорос еще до настоящего мужчины. Я передумал обо всем, что случилось со мной после того, как я повернулся спиной к Керктауну, и поразился неимоверному количеству неудач, постигших меня с тех пор. Я голодал, я стал обладателем важного секрета, которым не сумел воспользоваться, но которым пожертвовал, чтобы спасти свою шею от петли, я подстроил ловушку своим убийцам, бежал, очутился среди бандитов, и вот теперь завтра, если тот матрос не солгал, меня должны повесить, хоть я не совершал никаких преступлений и совесть моя чиста. Правда, за эти несколько дней я увидел и пережил больше, чем ожидал увидеть и пережить за всю свою жизнь. Не удивительно, что выловившие меня англичане не поверили моей истории — да я и сам бы ей не поверил! — но все равно я очень сокрушался и переживал, тем более что у меня отобрали мою добрую шпагу вместе с кинжалом де Папильона и отцовским самострелом, которые я сумел сохранить даже в плену у пиратов.
