— задыхался он от смеха. — Догерти говорит о santiments! — Потом он вдруг посерьезнел. — В любом случае ты прав. Давно надо было давать эти розы мадемуазель Уильямс. Они как будто для нее. Только, ты знаешь, вот что я скажу, — этот неправильный.
Мы не можем тебе разрешать.
— Как? Как это вы не можете разрешить?
— Определенно нет, — вступил в разговор Дрискол. — Многовато на себя берешь, дружище. Чуть-чуть принаглел. Представь себя на нашем месте.
От этих слов у Догерти подкосились ноги. Он молча сел и впал в задумчивость. Дюмэн и Дрискол пытались его расшевелить, отпуская едкие комментарии, но, поняв, что все их усилия напрасны, пошли к табачному киоску поиграть с мисс Хьюджес в кости на сигары. И эта леди, большая ловкачка, через несколько минут легко и непринужденно освободила их от двух или трех долларов.
От дальнейших потерь их спас Догерти, приблизившийся прыжками, грациозными, как у танцующего носорога.
— Придумал! — торжествующе воскликнул он.
— Тогда выкладывай, — буркнул Дрискол, швыряя кубики обратно в коробку на прилавке. — Что ты придумал?
— Насчет этих роз. Слушайте, мисс Уильямс должна их получить. Так и Дюмэн сказал. Ну и почему бы нам не установить очередь? То есть каждый день мы будем наполнять вазу цветами, по очереди. И мисс Уильямс никогда не узнает, откуда они берутся. Присоединяетесь?
— С удовольствием, — согласился Дюмэн. — Я передам Буту, Шерману и остальным. Надо их тоже взять в долю.
— В другом случае я бы отказался, — заявил Дрискол. — Будучи актером — и, думаю, могу добавить, настоящим артистом, — обычно я такой ерундой не занимаюсь. Но сейчас меня это тоже увлекло. Я присоединяюсь.
На том и порешили.
Лиля, пообедав, с удивлением обнаружила у себя на столе сверкавший как пламя маяка букет цветов. Она не могла оторвать от него глаз, снимая пальто и шляпку, а когда на секунду подняла взор, служащий отеля многозначительно ей подмигнул. Потом она заметила украдкой посматривавших на нее трех заговорщиков, усиленно делавших вид, что они тут ни при чем. Она одарила их улыбкой, подошла к вазе и склонилась над шелковистыми лепестками. Затем отодвинула вазу, села за стол и взялась за свою книгу.
— Господи! — восторженно воскликнул Догерти. — Она поцеловала! Их! Видели? А заметили, как порозовели ее щечки?
— Дружище, — опустил его на землю Дрискол, — ничего подобного не может быть. Это все твои поэтические фантазии.
— Ну и что тут такого? — Догерти прикурил сигарету от свечи у табачного ларька. — Разве бывший боксер-чемпион не может быть поэтом?
