Брики продолжали отговаривать Маяковского от женитьбы на Татьяне Яковлевой. Результатом этого «разговора» стала телеграмма, которую Владимир Владимирович на следующий день отправил в Париж:
«ОЧЕНЬ ЗАТОСКОВАЛ ПИШИ БОЛЬШЕ ЧАЩЕ ЦЕЛУЮ ВСЕГДА ТВОЙ ВОЛ».
Наступил сентябрь – та самая пора, когда надо было «приделывать крылышки» для «налёта» на Париж.
И вдруг 8 сентября в дневнике Лили Брик появилась запись:
«Володя меня тронул: не хочет в этом году за границу. Хочет 3 месяца ездить по Союзу. Это влияние нашего с ним жестокого разговора (28 августа)».
Неожиданное решение поэта невероятно удивляло и маяковсковедов. Бенгт Янгфельдт сразу задался вопросом:
«Что произошло?»
Аркадий Ваксберг тоже спросил в величайшем недоумении:
«Что побудило самого Маяковского – добровольно! – поставить крест на своих замыслах, похоронить отнюдь не иллюзорные надежды? Почему – на самый худой конец – он даже не попытался хоть как-нибудь объяснить Татьяне столь крутой поворот?»
В. В. Катанян предложил такое объяснение этого «крутого поворота»:
«Многие серьёзные исследователи, мемуаристы, литературоведы из книги в книгу повторяют сюжет, что возник в ворохе сплетен сразу же после самоубийства, – что Маяковский рвался в Париж, но ему было отказано в визе».
Известны отзывы современников поэта об этом «отказе».
Роман Якобсон:
«В конце сентября Маяковскому отказали в выездных документах».
Павел Лавут:
«Окончательный отказ в выезде, вероятнее всего, он получил 28 сентября».
Галина Катанян:
«Отказ в заграничной визе был сделан издевательски. Его заставили походить. И отказали также, как остальным гражданам Советского Союза, – без объяснения причин».
Журналист Валентин Скорятин, который даже в мыслях не допускал возможности служения Маяковского в ОГПУ, всё же вынужден был признать, что с сотрудниками этого ведомства у него были дружеские отношения:
«У Бриков в этой организации немало приятелей и знакомых… Понятно, через Бриков Маяковский тоже был знаком с ними…
Не стану, однако, углубляться в степень взаимоотношений Маяковского с сотрудниками ОГПУ. Отмечу только, что знакомства эти были отнюдь не шапочными.
Ещё раз зададимся вопросом, мог ли поэт, имея таких влиятельных знакомых в ОГПУ, получить отказ в визе?»
Даже задав вопрос, который не требовал никакого ответа (он был ясен и так), Скорятин продолжил поиски в архивах министерства иностранных дел и не нашёл там не только отказа в визе, но даже и запроса на неё.
Александр Михайлов:
