Маша вздрагивает, когда хлопает входная дверь. Оборачивается, ожидая увидеть что–нибудь страшное.
Но страшного ничего нет, если не считать свекрови Таисии Петровны. Под мышкой у старухи настороженно лупает глазами чёрная курица.
— Ежди́! — возопиет вдруг Таисия Петровна. — Ежди предста в либоде Сдох! Сдох ездох за подвизало!
— Чего? — Маша не чувствует губ своих, они онемели и остыли, будто долго сосали ледышку.
— Сдох ездох, сдох Молох, — бормочет свекровь и вдруг брызжет чем–то в невесткино лицо.
Опустив взгляд, Маша видит в свободной руке свекрови кисточку. Кисточка смочена в тёплом и скользком. «В крови, наверно… Да плевать…»
— Ежди–и–и-и! — снова возопиет Таисия Петровна и бросает курицу в кроватку дитяти.
Но птица себе на уме. Не долетев до кроватки, она выпускает перепончатые крыла и взмывает к потолку. Там она принимается кружить вокруг люстры в четыре рожка и клекотать неразборчивую ересь.
— Что это? Зачем это? — спрашивает Маша, недоумевающе и обессиленно глядя на родственницу.
— На счастье, доченька, на счастьеце, на счастьецечко, — бормочет та.
— Какое ещё счастьеце? — обречённо, устало. Маша действительно безмерно, до невозможности устала. — Какое в жопу счастьецечко, Таисия Петровна?
— Ыст! — доносится из кроватки.
Маша стремительно оборачивается, уже напрочь забыв и не обращая внимания на странную курицу, что кружит и кружит под потолком и уже нагадила на диван.
— Ыст! — повторяет младенец.
— Чего? — произносит Маша.
— Жрать просит, — подсказывает свекровь. — Есть, мол, дескать, говорит, давай. Титьку, значит, требует.
— А… да–да, — кивает Маша и подходит к кроватке.
Достав младенца, который продолжает громко испускать газы, она садится на пуфик и вынимает левую грудь.
— Не–не–не, — торопливо шипит от двери свекровь, — правую дай, правую.
— Почему это?
— Не хошь же, чтобы левшой рос и всё налево нёс?
«Да пошла ты…» — отрешённо думает Маша и грудь не меняет.
Младенец жадно втягивает набрякший сосок, пустым взглядом таращится в лицо матери. Перепончатокрылая курица неожиданно опускается и садится на Машино плечо, косится на ребёнка.
Даня громко и жадно сосёт. Проголодался, маленький, проголодался, детёныш.
Она рассматривает его личико, ищёт в нём любимые черты.
И не находит.
Ни одной любимой чёрточки, ни одной даже просто знакомой в этом маленьком старческом лице.
«Не мой! — мелькает в голове. — Не мой он, я же сразу сказала…»
В уголках его губ проступает розоватая пенка. Маша никак понять не может, что это такое и почему розоватая. Надо бы включить свет, но сосущий младенец так откровенно наслаждается, урчит и похрюкивает, что прервать его не достанет никаких материнских сил.
