Рядом с Миком возник Пак Ён Сун — председатель всемирной ассоциации
атмосферного дайвинга. Он что-то говорил в микрофон, но Мик не разбирал
ни звука. Потом микрофон ткнулся ему в руку. Его очередь. Мик сделал
два шага вперёд, чёрно-зелёное море качнулось в едином движении. Он
знал, что от него ждут чего-то официального и предсказуемого, — но вместо
этого заговорил вдруг о своих мыслях, приходивших в голову в последние
сутки. О том, что в космических полётах нет никакого особенного героизма,
как думают не очень умные люди. Это работа, делать которую можно хорошо
— или безопасно. И пока эти два подхода не согласуются друг с другом,
это служит непрестанным напоминанием не о героизме, а о несовершенстве
и слабости техники и человеческого ума. Это повод не для гордости, а для
стыда — общего стыда и сожаления всей планеты. Мы уже не можем остановиться,
забираясь всё дальше и выше, и в этом нет зла только тогда, когда
сам этот путь не становится самоцелью, не подменяет собой те результаты,
ради которых идёт наша борьба с силами стихии. Всякий, кто забывает о
результате ради процесса, добавляет нагрузки на тонкий страховочный трос,
удерживающий Землю от падения.
Море собравшихся стояло тихо, неподвижно, только где-то в его глубинах
рождался и затихал иногда неясный рокот. Рядом с женой Олле стояли
мать и сестра Эржена: хрупкая маленькая женщина не отрывала измученного
лица от плеча рослой крепкой дочери. Близняшка Эржена окинула Мика
ласковым сочувственным взглядом и вновь склонилась к матери.
Пак взял у него микрофон, кивнул Биргитте — та покачала головой, и
Нильс беспокойно заглянул матери в лицо. Но её решение было непреклонным
— говорить она сегодня не хотела.
Гибкая тёмная фигурка скользнула мимо Мика — Мэгги протянула руку
к микрофону, и председатель с лёгким поклоном отдал его. Марьятта сжала
его двумя руками, собираясь с мыслями, решительно ступила вперёд и начала
говорить. Тихий голос девушки, усиленный колонками, легко разносился
над взлётным полем.
— Позавчера был самый тёмный день в моей жизни — из неё исчезли
сразу два человека, которые всегда были для меня опорой и примером. Мой
командир и мой друг. Невыносимо больно от того, что их больше нет, но это
когда-нибудь утихнет, ко всему можно привыкнуть. А вот другая моя боль...
не знаю, уйдёт ли когда-нибудь и она. Она о том, что большая, важная, яркая
часть их жизни отчасти служила злу.
