На часах застынет без пяти,
И в затылок выстрелит бессмертье.
•
«Во сне отыщу я зацепку для слов...»
Во сне отыщу я зацепку для слов,
и свой небогатый недолгий улов
сочту у кривого порога
стеною белёсой стоящего дня:
немного печали, немного огня
и черного страха немного.
И местность чужая... Умерший мой друг
двух псов у пруда молча кормит из рук,
глядит в неподвижную воду…
И жалит мне сердце свирельная речь,
и надо из жалобы этой извлечь
свою неизбывную ноту.
•
«Уленшпигель»
Я соблазнённый горизонтом странник.
Вдали от дома, друга и любимой,
невозвращенец вечный ниоткуда,
бреду на флейту в стонах камыша.
И в свисте ветра
я как будто слышу
треск угольев в костре
и звуки лютни,
и добродушный гомон
двух пьянчужек,
по случаю добывших бочку сидра…
Я Уленшпигель,
Бредящий Гомером.
Я в скрипе снега слышу
звук уключин,
матросов брань и паруса хлопки.
И грея пальцы в мокрых рукавицах,
по запаху иду на дым костра.
Всхожу на холм
и обречённо вижу,
как сквозь ковыль
малиновое солнце
садится за горбатою горой.
Мне остаются ночь
и пепелище,
и виселиц ряды,
и волчий вой...
•
«Мантра среды»
Рядом с рыжим так ярок молчания цвет.
Хороводит по нёбу язык карамель.
Драгоценный, историям книжным не верь, –
Всё другое давно, тех людей больше нет.
Только ты у меня, только я у тебя,
Только гнутые ножки фужеров с водой,
Осветлённой мерцающей в бездне звездой,
И никто не умеет дышать не любя
Не освоенный, только что созданный май,
С непорочной Венерой и белой Луной.
Не смотри на сады, не касайся рукой
Запрещённого дерева. Не умирай.
•
«Тени листвы на потёртом кофейном подносе...»
Амираму в подарок,
с благодарностью за стихи и дружбу.
Тени листвы на потёртом кофейном подносе,
привкус прибоя в дешёвой твоей сигарете.
Кто тебя спросит, зачем ты приехал, а спросят -
что тут ответить?
Походя бросишь: не знайте, не слышьте, не верьте,
но не твердите ни слова о родине – это
просто такая земля, где закопано света
больше, чем смерти.
Взгляд, обездвиженный розовым цветом айланта,
губы, которые помнят, сказать не умея:
так отличают в прибрежном кафе Одиссея
от эмигранта.
Вот он вернулся, мятущимся полный пространством,
в этот свой город, где незачем спрашивать «где я?»,
где шелестит в палисаднике вечным пасьянсом
бабка Медея.
•
«Неловкий ангел»
Кузнечик-время пойман колпаком
из голубого, с золотом, бисквита*.
Шипит и кипятится молоко,
опять на скатерть свежую пролито –
неловкий ангел учится ходить,
но путает шаги и перелёты.
Он привыкает быть – совсем один,
