Что же до детей, — продолжал он вновь задумчиво, опустив взор, — не говоря о женщинах… Дети часто бывают дурны, жестоки — как правило, бессмысленно; сразу от рождения они мало чем отличаются от животных — да, да, с этой их, ненавистной тебе, идущей, между прочим, из самой глубины их естества потребностью — ЖРАТЬ… Что они и будут делать, не зная ни меры, ни жалости, если в них — с самого детства — не вложить разум высшего существа и душу живого бога. Непременно вместе, и в нужной пропорции, иначе ничего не получится. Мне все время приходится исправлять результаты… ошибок. — Он помрачнел. — Когда удается… — добавил он после паузы уже совсем хмуро и неожиданно оказался далеко в противоположном углу зала, поправляя оплывавшие свечки.
— Но тогда, — возвысил голос Карр, обращаясь к этой, видневшейся теперь вдалеке, повернувшейся к нему спиною фигуре, — если они, созданные и одушевленные тобою — ведь, как я понял, в каждом из них есть душа, вложенная тобой? — не поворачиваясь, фигура молча кивнула, — образом своим и этой душою подобные высшим существам, зная об этом, и зная уже, кому этим обязаны, продолжают с удовольствием уподобляться скотам, делать все эти свои дела, которые они делают: лгут, убивают друг друга, блудят, снова лгут, отравляя этой ложью и свою, и чужую жизнь, всю эту землю — я уже спрашивал тебя тогда, но ты мне не ответил — зная уже тебя, поклоняются идолам: я уже говорил, они пытались поклониться мне! Они убивали своих детей — сколь бы плохи они там у них ни были, и сколь бы ни были они сами сведены с ума обрушившимися на них невзгодами — безжалостно убивали в знак поклонения мне — зачем! Они же предали жестоким страданиям и мучительной смерти тебя самого! — и кроме тебя самого, только, может быть, я один на этой земле понимаю, почему ты сейчас стоишь, невредимый, и лишь образ твой там, в темноте наверху — чтобы вечно напоминать об этом им, да и, похоже, тебе самому!
И вот, если так, почему ты не вмешаешься, не устроишь все как–то иначе, не исправишь, не накажешь их, наконец?!
— Да ты прав, Зверь из бездны, — тяжело начал его собеседник, снова приближаясь; Карр заметил, что тот впервые назвал его так, и внутренне напрягся, — я уже не раз наказывал их за это. Несть числа тем, что я истребил с этой земли.
— Но зачем, зачем тогда это все? почему ты просто не уничтожишь их без лишней жестокости, всех этих падающих звезд и скорпионов, своею рукою?
— Затем, что я люблю их.
