Белая ночь светилась на набережной Невы.
Одинокий рыболов стоял, как фламинго, и печально смотрел на неподвижный поплавок.
А мимо него разные собаки вели своих владельцев на ночную прогулку.
Время от времени они (собаки) поднимали задние лапы и степенно шли дальше.
На каменном спуске, у самой воды, свесив голову, сидел Утченко.
Букетик фиалок лежал на ступеньке рядом.
Он не заметил, как старый черно-седой пес с коричневыми подпалинами его обнюхал. Потом пес с отвращением понюхал фиалки и чихнул.
– Фу! – сказал псу скрипучий голос.
Утченко поднял голову.
Над ним, в сиянии белой ночи, возвышалась старая дама в старинной черной шляпе под вуалью... Она дернула пинчера за поводок.
– Послушайте, не Вы ли тот самый молодой человек, которому в театре я презентовала бинокль?
– Тот самый.
– И как Вас, в таком случае, зовут?
– Утченко...
– А как Вы думаете, кто я?.. Фу! – сказала она собаке. – Мое имя Алиса Витальевна Гольдич-первая. А это – Гуго фон Шуленбург унд Гельбах.
Дама погладила старого пса. Пес тряхнул золотыми медалями и поглядел на нее слезящимися глазами.
– Вы видите перед собой чемпиона трех выставок кровного собаководства... А я, хм... трудно поверить... хм... солистка Мариинского театра... Бывшая...
Она скорбно улыбнулась.
– А теперь... хм... руководитель породы доберман-пинчеров... Фу! – сказала она Гуго фон Шуленбургу, который, склонив голову набок, некоторое время прислушивался к блохе, как к скрипке, а потом вцепился себе куда-то около хвоста и, выставив заднюю лапу, стал похож на жареную курицу.
– Вы не думайте, это не блохи. Это чисто нервное.
– Я не думаю, — сказал Утченко.
Дама печально улыбнулась.
– Да, молодой человек... Теперь вы можете меня найти на галерее Михайловского театра. А прежде... Вы видите этот дом?
Она показала на особняк с колоннами, дремавшими в фосфорическом свете,
– ...Это мой дом. Его подарил мне в шестнадцатом году красавец барон, кавалергард... Он увез меня, пигалицу, кордебалетку с репетиции «Феи кукол», а потом застрелился...
Гуго понурил голову. Дама задумалась.
– Были раньше ценители балета. Лили Куракиной за тридцать два фуэте – коляску с кровными рысаками... Тильде Кшесинской – просто так – дворец на Каменноостровском... А теперь... Ах, мейн либер Августхен, все прошло... Все прошло... Гуго, за мной...
Дама пошла мелкими шажками, а пес поплелся за ней. А потом она повернулась:
– И не смотрите больше в бинокль наоборот... А впрочем... не все ли равно... – она махнула рукой.
