— Ну, что, — начал Хорёк и посмотрел в затянутое дымом небо, — чем–то ты последнее время расстроен, правда?
— Да, я хотел спросить… тот человек, что упал с крыши, работник… — Джереми сглотнул. — Что с ним стало? Он жив?
— Жив, — невозмутимо откликнулся Верхаен. — Он в больнице, завтра утром вернётся обратно.
— Ушиб и пара царапин, — охотно подхватил Фреттхен. — Повезло парню. Только ведь ты чем–то другим огорчён, не так ли, дружок? Ты еще утром был не в своей тарелке, когда встал. Нет?
Откуда он знает? Джереми молчал, раздумывая: сказать о Вилине? Не говорить о Вилине?
— С чего я это взял, да? Я психолог, дружок, — с нажимом произнес Фреттхен. — Моё дело — знать о вас всё. Ты со мной согласен?
— Вам нужно мое согласие?
Да что на него нашло сегодня? Джереми и сам не понимал. Стыдно — дерзить психологу, но куда деть это смутное раздражение, тошнотворную усталость, разочарование, тоску, наконец? Их не скрыть под напускной весёлостью. Всё равно проступят, будто сквозь майку — соль. Наверное, лучше уйти домой, в «детский городок», и завалиться в постель. Или побродить в одиночестве по рыбацкому пляжу, пока не наломал дров.
— Простите, — сказал он Хорьку. — Я не хотел. Меня утомила музыка.
— Вот оно как… — зрачки у профессора Верхаена острые, как два рыболовных крючка, душу цепляют и выворачивают. — Музыка, значит… Не любите её? А как насчёт свадебной? Не марш Мендельсона, а другая? Та–та–та-та… там–там… та–та–а-а… — напел он не очень музыкально, но точно.
Её и среди тысячи узнаешь — в любом исполнении — незабываемую, хрупкую, как вьюнок. Мелодия Вилина, идущая на цыпочках по многолюдной площади.
— Она прекрасна, — искренне ответил Джереми.
— Вот как, — задумчиво повторил Верхаен. — Эта вещица называется «Апрельский дождь», а сочинил её один бедный мальчик. Не в том виде, в каком она звучала на свадьбе, конечно, а только основную тему. Да–да, молодой человек. Мальчик из нищей семьи, у которого не было денег на уроки музыки и никакого другого инструмента, кроме губной гармошки.
Никогда ещё не было Роберту так плохо, как в первый день супружеской жизни.
Верзила–скульптор не любил людей. Всю свою любовь он тратил на мягкую, послушную глину. Мял её, как мнёт разгорячённый любовник тело чужой жены. Уносился душой так далеко, что забывал про всё на свете, пока под сильными, чуткими руками рождалась фигурка утонченного эльфа или загадочной русалки. Раскрашивал свои творения, напевая под нос незатейливые песенки, или же наоборот — напряженно сопел, высунув язык, выводя тончайшей кисточкой кукольные бровки и реснички.
