— Вечно одно и то же! — плаксивым голосом принялась жаловаться Эмильевна. — Опять Луиза расстроила телевизор во время уборки! Она просто невыносима!
— Сейчас я поправлю, — сказал Пьер. И стал наугад крутить кнопки. Изображение расплылось, съежилось, запрыгало и исчезло.
— Ты совершенно не разбираешься в этом, — сказала Эмильенна. — Пусть настроит Анна.
Пьер с огорченным и виноватым видом вернулся на свое место. Теперь за дело взялась Анна — осторожными, точными, как у часовщика, движениями она принялась настраивать телевизор. Изображение вернулось, звук усилился. На сцене появился Фальстаф. Это был грубый хвастун, трусоватый и болтливый, с красной физиономией и изрядным брюхом. Эмильенна внимательно следила за происходившим на экране. Пьер держал се за руку. Он просто не мог смотреть спектакль, если пальцы его не сжимали руку жены. Это вошло у них в привычку, стало ритуалом, который, подумала Анна, теперь был ни к чему. Неверный свет экрана освещал мебель, стоявшую полукругом, — она стояла так уже тридцать лет. Анна всю жизнь помнила этот комод в стиле Людовика XVI с поцарапанным мрамором, эти два больших обтрепанных кресла, кресло со спинкой в форме медальона, обтянутое бежевым бархатом, картину с изображением женщины, причесывающейся перед раскрытым окном.
— Тебе удобно, мама? — спросила она.
— Вполне, — ответила Эмильенна. — Но до чего же кричат эти актеры, из себя выходят...
Она устала и закрыла глаза. А минуту спустя, по обыкновению, уже спала. Казалось, чем больше удовольствия ей доставляла передача, тем сильнее ее клонило ко сну. Прядь волос упала ей на лоб. Дыхание стало ровным. Анна посмотрела на отца. Его, видимо, тоже одолевал сон — голова упала на грудь. Он то и дело вздергивал ее, словно пронзенный электрическим током, таращил глаза, распрямлял спину. Весь первый акт он боролся таким образом со сном, но во втором — во время монолога виндзорского горожанина Хью[1] — окончательно заснул, сомкнув веки, приоткрыв рот. А Фальстаф и его соотечественники продолжали кричать и жестикулировать на экране перед двумя спящими. Анна подумала, не убавить ли звук, но малейшее движение могло разбудить мать. И она так и осталась сидеть, время от времени продергивая иголку сквозь дырочки канвы. Крупный стилизованный узор, выдержанный в блеклых тонах. Когда работа будет закончена, она накинет вышивку на кресло Эмильенны. Но доживет ли до этого дня мать? Анна задала себе этот вопрос, и словно что-то надломилось у нее в груди. Отведя взгляд от экрана, она посмотрела на спавших друг возле друга родителей. Один профиль — бледный, изможденный, другой — плотный, цветущий, здоровый. Одна, по сути дела, уже почти не существовала в этом мире, а другой не отдавал себе отчета в том, какая его ждет пустота. И Анна со страхом подумала; «Что я буду с ним делать, когда ее не станет?»
