Анна вышла из квартиры и осторожно закрыла за собой дверь. Улица Сены, обычно оживленная, была почти пуста работало лишь несколько продуктовых магазинов. Прохожие не спешили. Один направлялся за газетой, другой выгуливал собаку. Анна шла по этому маленькому воскресному мирку со странным чувством — у нее было такое ощущение, будто кто-то со стороны направляет ее действия. Все, что она задумала, все, что решила, было задумано и решено за нее. Однако это не воспринималось ею как подчинение кому-то, а скорее как слияние с любимым существом.
Она вошла в булочную и купила четыре рогалика, которые выбрала со знанием дела. Теплые и мягкие, они согревали ей руку сквозь тонкую бумагу. Возвратясь домой, она поспешила накрыть карточный столик в гостиной. Пьер был в ванной. Он вышел оттуда уже одетый, как раз когда она вносила кофейник.
— Что это? — спросил он, вздрогнув.
— Рогалики.
На лице его появилось страдальческое выражение:
— Я не хочу.
Это раздосадовало ее, но она не стала переубеждать отца только смотрела, как он пьет кофе со стоическим, мрачным и оскорбленным видом. При свете дня особенно бросался в глаза беспорядок на диване, превращенном в постель, — измятые простыни, продавленная головой подушка.
— Знаешь, папа, — сказала она, — надо тебе вернуться в спальню.
— Зачем?
— Как зачем? Нельзя же устраивать ночлежку в гостиной! Это неудобно и глупо!
— Но мне здесь так хорошо!
— Там тебе будет еще лучше!
— Нет.
Он упирался в ужасе, точно стоял на краю пропасти. Интересно, подумала она, он предпочитает спать в гостиной, потому что привык или потому, что боится лечь в постель, где умерла его жена?
— Если ты не хочешь возвращаться в свою спальню, тогда я переберусь туда, — сказала она.
— Ну, нет! — запротестовал он. — Я сам туда перееду. Лучше уж...
Анна убрала со стола и занялась наведением порядка. Сначала — придать дивану надлежащий вид. Она сняла простыни, одеяло, подушку, подобрала валявшиеся на полу книги и перенесла все в спальню. Отец следовал за ней по пятам и, сокрушенно качая головой, наблюдал за ее действиями. Вскоре кровать Эмильенны снова стала ложем для живого человека, а не смертным одром. На ночных столиках по обе стороны кровати появились книги, газеты, лупа, коробка с лакричными таблетками. На глазах у Пьера комната стала приобретать мужской характер. Анна ходила по ней, довольная своими преобразованиями. Удалив из спальни телевизор, она вернула его на прежнее место в гостиной. Затем отворила окно. Холодный воздух и шум нарушили покой воспоминаний. Пьер сморщился, словно присутствовал при святотатстве. Он, конечно, считал, что она действует слишком решительно, даже жестоко. А ее переполняла нежность.
