Она открыла дверь, и колени у нее подкосились от радости. Конечно, это был он, ласковый зверь.
— Что случилось, Анна? — спросил он. — Ты плакала?
Она отступила на шаг и проговорила, прислонясь к стене:
— Ничего. Но ты не должен приходить сюда!
Он обнял ее и прикрыл за собой кухонную дверь.
— Я там с ума схожу! Это ужасно, что ты здесь переживаешь! Нельзя так себя изводить! На тебе же лица нет! Надо взять ночную сиделку!
— Ну, нет! — вскричала она. — Никто, кроме меня не будет ухаживать за Мили!
— Но почему, Анна?
— Я не хочу, чтобы до нее дотрагивались посторонние. Она — моя. Ее последние часы... понимаешь... я должна пережить их вместе с ней... Она и я... Это... это всего важнее... Тебе нельзя оставаться, Лоран... Уходи, уходи скорей! А вдруг отец войдет...
— При чем тут отец, когда умирает твоя мать, а мы любим друг друга?
Она подумала, что он прав, что все эти условности смешны, что в мире существуют только две священные истины: любовь и смерть. Он поцеловал ее в лоб.
— Анна, — сказал он, — моя маленькая Анна, мне так хотелось бы помочь тебе, быть рядом с тобой, все делить пополам...
Ее растрогал его взгляд умного пса. Он принадлежит ей. Душой и телом.
— Нет, Лоран, — отрезала она. — Я хочу быть одна.
Она вытолкала его за порог. Но он не уходил, продолжая стоять в дверном проеме. Тогда она с силой закрыла дверь, вычеркнула его из своей жизни. И вернулась к матери.
Эмильенна с огромным трудом приподнялась на подушке. Она делала руками в воздухе какие-то слабые, судорожные движения, словно пыталась откинуть простыню. Левая нога ее свешивалась с постели. Анна осторожно положила ногу на постель, прикрыла ее. Гримаса исказила лицо больной, обнажив зубы. Из-под морщинистых век потекли слезы.
— Мне больно, Анна... Я больше не могу...
Эта жалобная мольба поразила Анну в самое сердце. Она не хотела больше этого слышать. Никогда!
— Где у тебя болит, мама?
Эмильенна не ответила и со стоном уронила голову на подушку. Казалось, в ней сидел дикий зверь и пожирал внутренности. Хватит! Хватит!.. Анна решительно подошла к столику с лекарствами. Руки у нее дрожали. «Надо действовать — и не медля. Если я буду тянуть, то потом уже не смогу. Она так страдает... Но что я дам ей взамен? Что знаю я о той бесконечной ночи, куда я отправлю ее? Боже, помоги мне!.. Нет, бог тут ни при чем... Я сама... Скорей! » Она схватила ампулу морфия и отпилила кончик. Пальцы ее не слушались, и ампула упала. Часть содержимого растеклась по полу. Анна стала вбирать в шприц оставшееся. Шприц наполнялся жидкостью. Чистой, прозрачной, смертоносной. Еще одну ампулу. Конец отломан. И вот игла шприца снова втягивает яд. Поршень медленно движется вверх. Рука Анны судорожно сжимает шприц. Только бы не уронить. Еще одну ампулу. Еще одну... Доктор Морэн говорил, что нельзя превышать дозу. Теперь шприц полон, поршень вытянут почти целиком. Ни капельки воздуха. Все готово. Не надо ни ваты, ни спирта. «Прости меня, мама! » Эта фраза прозвучала в голове Анны, и ей показалось, что она сейчас упадет. Скорее вылить содержимое шприца в раковину, все забыть. Нет. Усилием воли она заставила себя склониться над постелью. «Ну давай же... Сейчас, сейчас... » — бормотала она. Взяв руку Эмильенны, она осторожно подняла ее. Рука скелета. Сухонькая, легкая. Анна неотрывно смотрела на желтоватую кожу, нежную и сморщенную, каждый сантиметр которой был ей дороже собственного естества. Она вонзила иглу. Больная даже не вздрогнула. Укол почувствовала сама Анна. До глубины сердца. Она закусила губу, чтобы не разрыдаться. Поршень медленно — до чего же медленно! — выталкивал жидкость. Казалось, этому конца не будет. Она с ума сойдет... Еще несколько капель. Анна вытащила иглу. Ноги у нее подкашивались. Анна поправила голову Мили на подушке, чтобы она лежала посредине.
