Ничего себе, уже завечерело. Сколько же меня там разукрашивали? Показалось, что Венечка сердится, стала ждать чего-то вроде нервного припадка с криком и руганью, не знаю почему, атмосфера как-то вокруг него накалилась. Но ничего похожего – дружелюбно, можно сказать, ласково, Венечка сообщил:
– Я машину на стоянку отогнал, отсюда минут семь пешком. Прогуляемся?
Я взяла его под руку, не только в качестве проявления участия, но и вполне с утилитарным значением, туфли страшно неудобные. Он взглянул мне на ноги.
– Слушай, сними ты их.
– А свои я там, в салоне оставила. Вернуться?
– Иди, вон там сядь, – он указал на павильон автобусной остановки, – я сейчас.
Не к салону пошёл почему-то, совсем в другую сторону. Через пять минут возвращается с коробкой. Открывает – там кроссовки с ядовито-жёлтой надписью NIKE. Я неловко наклонилась – платье обтягивает в самых неподходящих местах.
– Подожди, дай. – Он присел на корточки, своими руками снял с меня туфли.
– Вень, я ещё не настолько беременна.
– Сиди спокойно, не мешай доктору оперировать.
Мне вдруг вспомнилось, как отец, ещё здоровый и довольно молодой помогал рано располневшей маме сапоги застёгивать. В этом был такой интим. Я-подросток до красноты смущалась. Умеет, однако, доктор доставить девушке удовольствие. Пока я млела и покрывалась гусиной кожей, он напялил кроссовок и стал зашнуровывать.
– Нормально?
– Да, отлично. Правда, видон у меня тот ещё получился.
– Наплевать.
– Ну, если ты считаешь, что чем чуднее, тем моднее, то хорошо.
Он подал мне руку, и мы пошли потихонечку.
– Ребята! Вы туфельки забыли! – Окликнул нас какой-то дедушка.
– Пригодятся кому-нибудь, – отозвался Венечка.
– Как, а разве для пати они не нужны?
– Планы меняются. Пати состоится без нас. Извини, в другой раз потусим.
– Не извиняйся, я не хотела идти. Такие мероприятия не по мне.
– Погуляем ещё? Ты, наверное, есть хочешь?
– Нет, абсолютно. С удовольствием прогуляюсь, щёки горят, остудиться нужно.
Мы шли вперёд, куда глаза глядят, и продолжали держаться за руки. Ладонь запотела и зачесалась, но я из суеверного ревнивого упрямства своей руки не отняла. И он, почему-то, тоже. Вышли в Лаврушинский, прошли насквозь, постояли немного на мостике, увешанном «любовными замочками», почитали имена. Руки пришлось разжать. Перешли на сторону Болотной, двинулись вдоль по набережной. И всё это почти молча, так, две-три ничего не значащие фразы. Но никакой неловкости, наоборот, хорошо. Из груди вырывались признанья, но я отдавала себе отчёт, насколько они неуместны.
