– В том, чтобы любить… – Лиза запустила руку в его густые с проседью волосы, – теперь уж я не думаю, – сказала она проникновенно, – знаю точно, любить только по-русски можно так, как ты говоришь, мадемуазель мечтает, – что и жизни не жаль, до гроба. И возраст тому не помеха. Я о том поздно поняла, – добавила она через мгновение, – когда император Николай Павлович в Петропавловской крепости эшафот соорудил. Хорошо, что смилостивился Господь надо мной, а так бы и ушла из жизни, боясь своего счастья.
Алексей осторожно опустил жену на подушки. За дверями послышались шорох платья, шаги…
– Погоди, погоди, – Лиза отодвинулась, прислушалась. – Мне кажется, кто-то сейчас идет сюда… – и быстрым движением одернула платье.
* * *
Сойдя с веранды в сад, Мари-Клер направилась искать княгиню Орлову, и неожиданно быстро нашла ее в сиреневой аллеи на мраморной скамейке. Анна сидела, склонив голову и уронив на колени руки. Перед ней стоял генерал Ермолов. Они говорили по-французски, и, не успев вовремя умерить шаг, Мари-Клер невольно стала свидетельницей признания генерала.
– Известно тебе, Анна Алексеевна, – говорил Ермолов непривычно для себя мягко, даже нежно, – какие чувства я испытывал к тебе с самой юности. Матушка моя, покойная Марья Денисовна, упрекая меня, что не женился почти до пятидесяти лет, вечно мне в упрек гордыню ставила. Мол, простенькую не хочешь или дурнушку, оконфузить может, а умной и красивой опасаешься, боишься под ее башмачок попасть. Невдомек ей было, что одна зазноба у меня на сердце. То, что горд был, верно – открыто не выказывал тебе своих чувств. Михаилу Андреевичу, своему другу боевому, дороги переходить не желал, да и беден всю жизнь – имений да душ крестьянских только те, что от родителей достанутся, а так на жалованье государское живу… Но тебя любил всегда, Аннушка. Верность тебе хранил, хоть ты и не просила…
– О каком богатстве ты говоришь, Алексей Петрович. – Анна подняла голову, глаза ее туманили слезы. – Миша мой тоже не из богачей вышел, славу свою кровью пролитой заслужил…
– Ты меня не перебивай, Аннушка, без того трудно мне говорить. – Генерал присел рядом с княгиней и, усмехнувшись в усы, добавил: – Поди впервые в жизни с женщиной я о любви говорю. Да еще о какой любви, которой уж почитай годов двадцать. Признаюсь тебе, все равно слух дойдет: я за Кавказский консулат свой биться с Паскевичем не стал, сдался окончательно, как узнал, что погиб от пули мятежной Михаил Андреевич, и ты ныне одна-одинешенька осталась. Многие из мятежников почитали меня своим вождем на Кавказе, тоже слышала о том. Так скажу, государю Александру Павловичу я служил верно, государю Николаю не желал и не желаю служить, но с теми, кто в Михайлу твоего стрелял, дружбы не водил, верь мне. Ты зачем в монахини-то подалась? – Взяв руки Анны, он порывисто повернул ее к себе: – Зачем тебе то? Поедем со мной. Бедна ты теперь так же, как я, дома своего не имеешь, и я бобыль бобылем, вместе век доживем, чего ж поодиночке-то… – Он прижал ладонь княгини к губам.
