.
Увлекшись, далее, метафизическими формулами идеализма, он с особой горячностью проповедует возвращение к философии Фихте[9] к его смелой апологии индивидуализма и к его формуле прогресса. «Прогресс есть движение сущего по направлению к должному, есть торжество должного в сущем. Другого смысла прогресс иметь не может, и в философии прогресса мы должны вернуться к великим идеалистам прошлого, особенно к Фихте, нисколько не изменяя традициям реалистической науки».
Но возвращение к Фихте есть форменная измена этим традициям.
Во-первых, если г. Бердяев действительный «искатель истины», если он не на словах только придерживается генетического толкования истории, то он, прежде всего, должен был бы подойти к учению Фихте, как к исторически сложившейся доктрине. Он должен был бы знать, что учение Фихте возникло среди тех общественных отношений, которые не давали интеллигенту возможности выработать себе широкое мировоззрение. Фихте жил во времена отсталого хозяйственного и общественного строя: он имел перед своими глазами только мелкое и среднее бюргерство, был окружен действительно однообразной, «серой» «мещанской» обстановкой. И его философия могла быть только протестом филистерства, и в своем протесте он не мог иметь никаких надежд на то, что явятся какие-нибудь прогрессивные общественные элементы, он мог опираться только на силу развитой интеллигентной личности. И он старался уверить себя, что человечество будет идти по пути прогресса, по мере того, как одна личность за другой будет воспитывать свою индивидуальность. И идеальное царство будущего Фихте представлял именно как союз отдельных развитых личностей[10]. И он воспел восторженный романтический гимн одинокой, прогрессирующей личности.
Г. Бердяев без всякой критики усвоил себе его романтическое мировоззрение[11]. Конечно, подобный поступок объясняется психологическим состоянием г. Бердяева, совершенно загипнотизированного однообразно «серой» массой, не видящего вокруг себя никого, кроме лавочников, филистеров и архифилистеров; с психологической точки зрения, вполне понятно его восторженное преклонение перед мыслителем, переживавшим те же душевные настроения, как и он сам. Но как человеку науки, как «искателю истины», г. Бердяеву не извинительно находиться под влиянием гипноза и не делать попыток стряхнуть его с себя. Как человек науки, г. Бердяев не мог отожествлять двух нетождественных понятий, не мог восторгаться учением о прогрессе Фихте, имея в своем распоряжении новейшие формулы прогресса, выработанные на основании знакомства с развитием современной общественной жизни, не мог сопоставлять мечты об идеальном царстве Фихте и те выводы, к которым приходит реалистическая наука относительно конечных целей прогресса.
