Почти вышли на траверз Норт-Анета, когда капитан высунул из радиорубки свою красивую голову и азартным голосом загонщика велел штурману подправить курс, подвернуть на промысловый квадрат «90-ольга». Туда, судя по эфирным недомолвкам, двигались вожделенные косяки.
Вахтенный помощник проложил новый курс, прикинул по карте расстояние.
— Сутки ходу, Владимир Иваныч.
Скворцов ходил по рубке, задевая крупным своим телом рулевого матроса. Возбужденно потирал руки.
— Скоро свежей рыбки отведаем. Любишь жареную селедку, Артемов?
Рулевой осклабился: кто же, мол, ее не любит. А еще польщен тем, как по-свойски к нему обращались. Команде капитан нравился. А тот вышел на крыльцо мостика, улыбнулся скользящим вдоль бортов струям, довольно кивнул помощнику:
— Сутки, говоришь? Как раз к вечерней выметке.
Попутный ветер, между тем, вдруг ударил порывом, взъерошил гребни. Забелели по серому морю барашки. Капитан недовольно понюхал сырой воздух.
— Задувает, бродяга.
Поразмыслив, добавил, скорее для самоуспокоения:
— С этого направления штормовых ветров, говорят, не бывает.
Зато попутный — это нам на руку. Так что готовьтесь, мужики, к трудам, шибко серьезным трудам. Хватит бока отлёживать!
Повысив наш тонус, капитан покинул мостик. Чтобы побездельничать в каюте напоследок перед долгими месяцами, полными забот. Вахта капитанским энтузиазмом прониклась с удовольствием. Штурманом на вахте был я, автор сего рассказа. Служил на «Ясене» старшим помощником. Являлся, то есть, личностью, в немалой степени ответственной. Выяснилось вскоре, что сие до конца не осознавалось.
К середине моей вахты, к восемнадцати пополудни, ветер добавил по шкале Бофорта до пяти баллов. Все от того же зюйд-оста, редкого в этих местах ветрового направления. Нормальная промысловая погода. Идем хорошо, более десяти узлов. Забывая, что лучшее — враг хорошего, решил из поощряющей ситуации выжать еще чуток. Позвал боцмана, палубного пассажира, довольно много о себе понимающего и весьма строптивого. Хлебом его не корми, — дай повозражать. Предстал передо мной, прикрывая ладонью позевывающий рот. Диалоги со стариком выстраивались трудно. Пытаясь создать непринужденную атмосферу, взбодрил его, как только что взбадривал нас кэп:
— Опух от сна, Филимоныч. Ступай на бак, проветрись. Стаксель подними!
— Порвет, — равнодушно возразил боцман.
— Пусть увязанный сопреет, да? — сразу начинаю злиться.
— Не с чем будет сети ставить, — бурчал Филимоныч, но, заметив, что и без того вывел меня из равновесия, повернулся каменной спиной, на которой было написано: чего с дураком спорить.
