А иногда Фекла Иововна заставала отца в благодушном настроении. Он подманивал ее пальцем, разматывал канву во всю ширину и показывал вышитое:
— Смотри! — говаривал он — Ну разве не чудесно!
А сконфуженная Фекла не знала, куда глядеть: по всей поверхности стелился клубящийся черно-серый мрак. Как в магический шар смотрела она на отцову вышивку и мерещилось ей, будто вот здесь группа крестиков — это разбойник Брунька бежит с ножом за ослокрокодилицей. А там пятно — это следы пяточек крохотных лунных жителей. А здесь — притаилась томная выхухоль, та самая, которую когда-нибудь вышьет мать.
— И что примечательно, ты заметь, — добивал ее отец — Каждый крестик на своем месте! Каждый!
В прошлом году Фекла случайно узнала, что тридискации — это не цветы.
— Знаешь, Елизавета Михайловна, а ведь таких тридискаций, что я вышиваю, нынче уже не производят. Говорят, устарели-с, — однажды обронил отец.
“Что это? Что это такое?” — неотступно терзалась теперь Фекла Иововна. А спросить прямо не могла: все эти годы она уверенно говорила:
— Ах, папенька, какие премиленькие у вас тридискации! Как настоящие!
Потому что иногда, если растянуть уголки глаз, как это делает подслеповатая кухарка Глаша, ей будто бы вправду блазнились торжественно-суровые цветы. И выхухоль.
В их старом московском доме было уютно и тихо. Штофные обои давно исчезли под слоем вышивок Елизаветы Михайловны. И если бы вдруг спросили домашних, какого цвета эти обои, никто бы не вспомнил. Комната Феклы Иововны считалась вотчиной метрик. Дата ее рождения была вышита дюжину раз. Рост и вес украшены вензелечками. На одной метрике камнем ее имени значился хризопраз, а на другой — празохриз. Ей покровительствовала планета Сатурн и святая блаженная Фекла. Это соседство нисколько не смущало Елизавету Михайловну, а Фекла с детства привыкла и уже не замечала почти ничего. Мать печалилась, что Фекла ни к одной ее вышивке не притронулась, “не вложила частичку души в маменькин труд”, а Фекла была уверена, что и без ее скромного участия, души в вышивках валом.
Но в тайне от всех Фекла однажды приложила руку к маминым работам. Стопа восьмилетней Феклы, вышитая в технике блэкворк, висела на неприметном месте у двери. И как-то раз Фекла вставила обрезок ногтя к этой стопе. Долгонько ноготь провисел там и умилял Феклу незаметным для всех присутствием. Потом, верно, отвалился и исчез. Но память о нем по сю пору веселила Феклу и заставляла отводить глаза всякий раз, как Елизавета Михайловна заговаривала про технику блэкворк.
