— Извини, Гиги, — сказала она. — Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Значит, не хочешь рассказывать! — воскликнула Гиги. — Мне кажется, это низко, ведь я все равно уже знаю.
— Прошу прощения, — твердо сказала Кэтрин, перекинув золотистую ткань через руку, и направилась к выходу.
Но Гиги вцепилась в нее мертвой хваткой.
— Возможно, они правы. Может, ты сама попросила о том, что получила, и даже испытала от этого удовольствие. Говорят, теперь ты никогда не выйдешь замуж, по крайней мере здесь, в Новом Орлеане. Maman считает, что ты станешь девицей легкого поведения. А я думаю, что ты уже такая!
Она уставилась на Кэтрин, ее лицо было перекошено от разочарования.
— Гиги!
Грубый окрик заставил девушку подпрыгнуть.
— Я здесь, maman!
— Что ты там делаешь? Выходи немедленно. Немедленно, я тебе говорю!
На пороге комнаты появилась женщина, очень похожая на Гиги, с испещренным морщинами лицом, на котором застыла неприязнь. Она молча сделала шаг в сторону, когда ее дочь стремглав метнулась мимо, окинула Кэтрин ледяным презрительным взглядом и вышла вслед за дочерью. Ее властный голос раздавался в стенах ателье до тех пор, пока за ними с шумом не захлопнулась дверь:
— Я же говорила тебе не иметь ничего общего с этой мерзавкой! Ты заплатишь за свое непослушание, когда мы придем домой, моя девочка, дорого заплатишь!
Кэтрин медленно повернулась и посмотрела на свое отражение в зеркале. Какая ужасная женщина эта мать. Жестокая ведьма. Но было ли ее отношение таким уж странным? Разве она не выражала обычную реакцию женщин ее круга?
Никто не удосужился выслушать ее, но поспешили осудить; ее имя стало объектом насмешек и презрения. Как они могли? Неужели они в самом деле думали, что она станет одной из тех женщин, которые служат для удовольствия мужчин, дамой полусвета? Что ж, она их не разочарует. Она им еще покажет.
— Мадам Эстель! — позвала она.
— Да, мадемуазель? — Дородная портниха выглянула из-за шторы. За ее спиной с яростью на лице стояла Ивонна Мэйфилд.
Кэтрин швырнула шелк в обтянутые черным руки модистки.
— Я все-таки возьму золотое, — сказала она. — Мне хочется чего-то необычного, яркого, чего-то…
— Чего-то броского, моя дорогая? — спросила портниха, и ее темные глаза наполнились печалью.
— Именно так, — ответила Кэтрин.
Она злилась до тех пор, пока снова не оказалась дома. Однако и там она не смогла успокоиться, несмотря на тишину в комнате и мягкость Деде. Кэтрин не плакала, но утратила самообладание. Долгими часами она лежала на кровати, не ела, не пила, широко открытыми сухими глазами уставившись на белоснежный балдахин над своей головой.
