— Удовлетворена? — спросил он.
— Однажды я видела такие же у раба, но никогда…
— Никогда у белого человека? А впрочем, милая Кэтрин, думаю, ты видела мало белых мужчин без одежды, прости. Я поклялся остаться беспристрастным. Но, кажется, с тобой не могу. Эти шрамы — подарок моего отца. У него была любовь к кнутам. Ты наверняка слышала, что таким образом он убил мою мать? Неумышленно, конечно, но все же убил.
— Ты не обязан давать объяснения, — торопливо произнесла она.
— Поскольку ты думаешь, что мы больше никогда не встретимся, разве что как случайные знакомые? Не будь так уверена.
— Что ты имеешь в виду?
— У меня есть теория… — медленно сказал он. — Но если она ошибочна, то лучше ее не озвучивать.
Хоть она и заверила его, что он не обязан пускаться в объяснения, но испытала разочарование, оттого что он не стал возвращаться к этой теме. К тому же ее злило, что он отказался отвечать на ее вопрос.
— Прошу прощения, месье, но, боюсь, мы не сможем встретиться даже как друзья, — спокойно произнесла она.
— Я согласен. Это неинтересно. У меня были самые лучшие намерения, но, если в будущем ты не склонна даже узнавать меня, вероятно, пришло время использовать мой самый главный шанс.
В его голосе звучали веселые нотки, но она и не подумала взглянуть ему в глаза, когда он подошел к ней.
— Ты такая скромная, милая Кэтрин. Сама обходительность и забота. И абсолютно не осознаешь, что свет камина просвечивает тонкую ткань твоего платья, а изгибы твоего теплого тела то и дело касаются меня. Этакая невинная искусительница и соблазнительная невинность.
— Прошу тебя… — сказала она, делая шаг назад. — Ты же не станешь? Не сейчас!
— Это так много значит. Сейчас! Неужели я о многом прошу — на память?
— По крайней мере, раньше ты не знал…
— Нет, не знал, — перебил он ее, улыбаясь и тем самым придавая ее словам совершенно другое значение.
«Теперь я знаю, что чувствует жертва леопарда», — промелькнула шальная мысль, когда она медленно отступала. Кэтрин вдруг ясно осознала этот зачарованный страх и странную слабость, схожую с пугающим желанием быть пойманной. Обнаружив это, она развернулась и бросилась бежать. Но прежде чем она успела сделать второй шаг, острая боль пронзила ее ступню; она качнулась, потеряв равновесие, и упала.
Наварро успел подхватить ее, скривившись от боли и задержав дыхание.
— Твои швы! — воскликнула она. — Они разойдутся.
— Нет, если ты успокоишься, — ответил он с едва заметной улыбкой. Затем положил ее на кровать и опустился рядом.
