Когда, натыкаясь на подлые стулья, нарочно старающиеся задеть Вэйвэла Соломоновича, Вахт старался тихо раздеться — Рива, страдавшая, в числе много другого, бессонницей, всегда очень громко спрашивала:
— Вэйвэл! Ты напился? Ты напился?
Вэйвэл отвечал ей просто:
— Нет.
Он Риве лгал.
Утром воскресенья Вахт был мрачен. Осторожно ступая по двору, как это бывает с людьми, не помнящими половину вчерашнего вечера и потому не уверенными, ходили они тут вчера или нет, он искал. Запонки и пуговицы.
Рива Вахт всегда была нелюдима, видом довольно страшна, похожа на Бабу-ягу, только еврейскую. Сколько я себя помню, Рива во двор выходила редко — она всегда болела, никто не знал чем. У нее было очень плохое зрение. Еще я помню гребешок, старый, которым она чесала свои длинные седые патлы. И — шаль, у нее была старая, серая пыльная шаль, какая непременно должна быть у всякой ведьмы. И у Ривы она была. Ну а главной слабостью Ривы были голландские белые куры. Рива так говорила про них:
— Это настоящие голландские куры! Смотрите, какие у них ноги! Разве у простых кур такие ноги?
Рива тратила всю свою пенсию на то, чтобы кормить этих белых кур, отборным зерном и всякими удобрениями, чтобы лучше росли их ноги. Кур у Ривы было пять. Они несли яйца. По большим праздникам, когда во дворе устраивали общий стол, а в углу с важностью большого симфонического оркестра разыгрывались, издавая отрывистые душераздирающие звуки, лабухи, — на их лицах написано было раздраженное ожидание опаздывающего дирижера, а на лице дяди Петри, скрипача, написано, пожалуй, было даже нечто большее: обреченное понимание того, что дирижер не придет; по большим праздникам, когда Мош Бордей шел в погреб с двумя помощниками, это случалось только в большие, настоящие праздники (с двумя помощниками — это значит, что вина нужно вынести из погреба столько, что самому Мош Бордею не справиться), по большим праздникам Рива выставляла, с рациональностью учительницы математики — до пенсии она работала в школе — на общий стол двенадцать яиц: столько, сколько квартир во дворе. Красивый это был натюрморт — двенадцать домашних, пахнущих курятником, навозом и жизнью яиц, на большой тарелке, посредине длинного, накрытого белой скатертью стола. Рива сообщала соседям:
— Это настоящие голландские яйца. Кушайте, пожалуйста.
А сам праздничный стол накануне Мош Бордей выносил из нашего сарая, в виде кучи досок, а потом доски под ударами молотка Мош Бордея становились столом, а стол женщины накрывали белой скатертью. Так происходили в нашем дворе праздничные приготовления.
