Семен Кузьмич стоял на аллее Высоких Гостей, держась за дерево. Рядом стоял шофер Нику, заботливо придерживая начальника под локоть.
Первый космонавт Вьетнама
Товарищ Нгуен Лин
Каштан
- прочитал Семен Кузьмич на табличке под каштаном и усмехнулся. - Скажи, Нику, - вдруг спросил Семен Кузьмич шофера, – Что делает на нашей земле каштан вьетнамского космонавта?
- Растет, - ответил Нику.
- Да, - грустно согласился Семен Кузьмич. – А я? Что я делаю на нашей земле? Вот каштан, смотри на него, Нику. Он растет там, где его посадил этот космонавт. Космонавт посадил и ушел, а каштан растет. А я, Нику? Почему я здесь?
- Не расстраивайтесь, Семен Кузьмич, - сказал Нику, с жалостью глядя на шефа. – У каштана голова не болит. У него нет головы. Что ему? На нем – тридцать каштанов. А на вас – вся республика.
- На нем тридцать каштанов каждый год, Нику, - сказал Семен Кузьмич. - И было бы здесь давно уже сто, двести каштанов, если бы не была эта проклятая аллея. Каждое дерево здесь – моя беда. Каждому покажи цветущий край. Как будто не на земле живу, а в цирке. Вот Смирнов говорит – ты, Сеня, пьяница, ты дебил, Сеня. А почему Сеня дебил? Почему Сеня - пьяница? Потому что гости едут к Сене пить вино. И Сеня с каждым пьет. Сеня так работает. Сеня хотел быть большим человеком. Вот теперь Сеня - большой человек, и что? Лучше бы Сеня был каштаном.
Семен Кузьмич окончательно расстроился, заплакал, расстегнул штаны и помочился на дерево вьетнамского космонавта, товарища Нгуен Лина.
- Не надо плакать, Семен Кузьмич, - сказал Нику тихо.
- Я не плачу, Нику, - сказал Семен Кузьмич. – Я тоскую. Тоскую, Нику, как собака тоскую.
И Семен Кузьмич запел песню.
Это была скорбная, древняя песня. Глубина и печаль ее были бесконечны, как свет закатного солнца над трассой, и над холмами, и над мягкими рядами виноградников. Скоро - так, во всяком случае, казалось Семену Кузьмичу - его протяжную «скырбу» (это слово значит - печаль) подхватили голоса из окрестных сел, мужские и женские, и каждый двор пел вместе с Сеней Гроссу, и долговязый колодец-аист откликался, со скрипом подрагивал, отзывался на песню Сени, и где-то включались в эту песню сверчки, а где-то - пропащие деревенские собаки. А откуда-то, из самого дальнего дома нищего села, пробилась, и уже тихонько подстраивалась к самому плечу, к самому уху, к самому Сениному сердцу скрипка.
Семен Кузьмич шел по вечерней трассе, и пел. Чуть позади медленно ехала «Волга», и Нику тихо подпевал Семену Кузьмичу.
