Под этим плакатом одиноким заброшенным судном в гавани стоял телевизор на деревянной подставке. Потрескавшаяся ламинированная поверхность его корпуса, набухшая от неоднократно пролитой на телевизор воды, которой поливали некогда стоявший там цветок, отвлекала Степана от передач, которые телевизор умел показывать. Умел он показывать не так много каналов, но один из них был музыкальный, и если кругом никого не было, то Степан настраивал звук потише, садился в вытертое кресло, давившее в почки и копчик, и слушал. Его зачаровывали ритмичные танцы барабанных перепонок, уводили его мысли от обид и страхов. Стоило, однако, телевизору поработать какое-то время, как сюда сбегались остальные пациенты, манимые звуками музыки слово крысы гамельнским крысоловом, и требовали переключить "на что-то, что более соответствует ситуации в стране, на новости, например". Безликие их лица и отсутствующий взгляд отбивал всякое желание доказывать, что музыка – это прекрасная терапия души, потому Степан обычно закрывал глаза и ничего не отвечал. Канал быстро переключали несколько раз, однако найти интересную программу не удавалось. После пяти минут бесполезного смотрения в ничего не значащие черно-белые фигуры телевизор выключали и уходили по своим палатам. Степан снова включал музыку и ситуация повторялась опять. Прибегали, требовали, щелкали, выключали и уходили.
В последний день года телевизор обещал множество развлекательных программ, а потому в комнате развлечений собралась большая часть пациентов мужского крыла. Все они, за исключением двух самых активных, безмолвно сидели в ожидании традиционного кино и новогодней речи, а двое других поминутно подбегали к телевизору и переключали канал, снабжая свои действия фразами "здесь нет ничего интересного, вот тут сейчас будет". Ничьи глаза не сочли интересным посмотреть на прошедшего мимо Степана. Он прошлепал мимо комнаты, по пути подул в нее, представляя, как ветер из его легких вышвыривает всех оттуда, и добрался до своей палаты. Из нее тянуло холодом, "словно из подвала, в котором жили белые медведи".
– Тогда я буду пингвином, – прошептал Степан и отправился внутрь. Ситуация в его палате становилась катастрофической. Батарея ощетинилась мелкими ледяными иголочками, окна покрылись изморозью в палец толщиной и плохо пропускали свет. Свежая постель оказалась морозно свежей, и мышцы спины разом напряглись, едва Степан лег на кровать. Ему подумалось, что с тем же успехом можно было бы лечь в сугроб. Полежав с минуту, он замерз окончательно и встал с кровати. Затем он попытался присесть на табурет, но и эта затея была отвергнута взбунтовавшимся телом. Степан вышел из палаты и облокотился о стену, он беспокойно оглядывался и не знал, куда ему деваться. Мимо проплывали
