Степан заерзал под одеялом.
– Я скоро буду идти, Степан, не волнуйтесь. Для первого знакомства нам вполне достаточно впечатлений друг о друге. Но я хотел бы еще раз подчеркнуть то самое важное, к чему мы пришли сегодня. Ваша мама ошиблась. Запомните, пожалуйста, это. А теперь собирайтесь в процедурную, витамины обязательно нужно получить. В новый год без витаминов, как говорится, лучше и не соваться.
Егор поднялся на ноги и подошел к Степану. Его рука коснулась плеча пациента, словно бы он "хотел сказать что-то очень важное, но сам позабыл, что именно".
– Не прощаемся, Степан, – сказал Егор Матвеевич и вышел из палаты.
Степан еще целых десять минут лежал без движения, собираясь с духом. Его тело искало опору, чью-нибудь добрую теплую руку, которая подала бы ему "милостыню силы", которой хватило бы для того, чтобы подняться. Но стены вокруг него подавали только "милостыню молчания", не собираясь участвовать в его жизни. Он свесил одну ногу с края кровати, принялся переворачиваться на бок, надеясь, что в его боках еще достаточно сил, чтобы оторваться от вертикальной плоскости. Кое-как присев, он отдышался, подогнул ноги под кровать и закрыл глаза. Мысленно он начал натягивать внутри себя большую пружину, которая, растягиваясь обратно, выстрелила бы им самим прочь из палаты. Пружина пронзительно засвистела и, грянув аккордом из похоронного марша, лопнула сразу в нескольких местах. Степан не мог подняться.
В коридоре то и дело сновали тени, крадучись, словно мыши под плинтусом. Такие же пациенты, как и он, больные серостью, безысходностью, безнадегой, полные тоски и разочарования в глазах. Никто из них заглядывал в палату, равно как и он сам никогда не смотрел в их палаты. Он не мог попросить их о помощи, ведь входить в чужую палату было запрещено всем, кроме персонала. Степан даже не мог запомнить их имена, хотя бы кого-нибудь из них, завести что-то похожее на дружбу, или, по меньшей мере, знакомство. Они ему просто не были нужны. И вот эти серые тени носятся по коридору, "словно опавшие листья, ожидая, покуда дворник не сгребет их в кучу и не бросит в них ворох горящих газет с тем, чтобы дым известил округу о наступлении зимы". Между осенних листьев простучали капельками дождя по крыше Томины каблучки. Она заглянула в палату Степана, опять поджала губки и скрылась за поворотом.
Спустя минуту в ноги Степана уперлась ступенька от инвалидной коляски. Откуда-то сверху, из-за декольте и распущенных волос, из-за поджатых красных губ и гордо вздернутого носика на Степана смотрели глаза Томы, и ее молчание было более красноречивым, чем все слова, сказанные в этой больнице за все утро. Она помогла пациенту пересесть в коляску и покатила его по коридору, окуная в тепло отапливаемого помещения после холодной пытки в палате. Степану казалось, что он находится в гоночном автомобиле, а Тома – пилот. Она наезжала на
