набухли, и я понял, что мне надо успокоиться.
Закурив сигарету, я посмотрел в висевшее в прихожей зеркало, пригладил волосы и
поправил галстук. Вертя в руках кинжал, я вернулся в комнату к ней. Она полулежала на
софе, насмешливо глядя на меня своими зелёными глазами. Вид у меня, по-видимому, был
обиженный, так как она сказала:
— Милый, ты ведешь себя как ребёнок. Совсем неумно в твоём положении
нарываться на получение таких замечаний.
Я буркнул в ответ что-то невразумительное. В сущности, она была права.
— Поцелуй меня, — прошептала она.
— Перебьёшься! — ответил я, целуя её.
— Он у меня в спальне, — прошептала она, закрывая свои серые глаза, когда я
расшнуровывал на ней корсаж.
— Подождёт, — прошептал я в ответ, ощущая ладонью её тугую грудь и шрам от
старого удара кинжалом в сердце. Мы отдались друг другу со всей страстностью
разлучённых сердец, не знающих, суждено ли им встретиться снова. В центре, возможно,
за это не похвалят, но мне, а уж тем более ей, было на это наплевать.
Поправляя перед зеркалом жабо и перевязь меча, я спросил, любуясь через зеркало её
обнажённой фигурой:
— Так он у тебя в спальне?
Она сказала “да” взмахом ресниц.
— Давно? — поинтересовался я.
— С момента смерти, — ответила она.
— Ого! — присвистнул я, оценив, насколько долго я добирался сюда, да ещё сколько
пришлось ждать на лестничной площадке. — Прощай, дорогая, — улыбнулся я.
— Ты вернёшься? — с рассыпанными по плечам светлыми волосами она была
удивительно прелестна. А ведь зарезали её в своё время из-за дешёвых серёжек, которые
не стоили и дуката.
— Мадам Ратенау, — ответил я ей, стараясь подбодрить.
— Мадам Ратенау, — ответила она сквозь слёзы. Бедная крошка! Она уже столько
работала с нами, но как много она ещё не понимала. Всё-таки система у нас продуманная,
Я вздохнул и вошёл в спальню.
Он сидел за столом, посасывая потухшую трубку. Я готов был биться об заклад на
десять долларов, что он где-то в глубине души рассчитывал, что я сюда не доберусь, а
погибну где-нибудь ещё на дальних подступах. Скажем, на углу Невского и Литейного.
Действительно, когда я проходил этот угол, там работал снегоочиститель и, наверное,
неспроста. Но он понятия не имел, что здесь ходит 28-й, и в этом-то и была его главная
ошибка.
— Мадам Ратенау, — сказал он, приветствуя меня, как и положено было такому
ничтожеству, как он, приветствовать “брата одиннадцатого года”. Я не удостоил его даже
