— Экая благость, — наконец молвил Пётр как-то в сторону, всё ещё не отводя глаз от берега. — И как подумаешь, что плывём воевать и на то взирает Господь с небес, взирает равнодушно, безгневно, так и не по себе становится.
— Он на нашей стороне должен быть, — сказал Фёдор.
— Да ничего и никому он не должен. Это мы хотим, чтобы он был на нашей стороне, а ему до нас небось и дела-то нет.
— Не должен он допущать пролития крови христианской, — предположил Фёдор.
— А ему что христианская, что магометанская кровь — всё едино. Ежели бы он был справедлив, то очистил бы нам берега на том же Азовском да и Черном море да и на море Балтийском, — сколь ни велика держава наша, сколь ни тесновато ей в сих пределах, а всё же жаждет выхода к сим морям. Ради промысла торгового и иного. А нам всюду преграды чинят. — И Пётр вздохнул. — Разве ж я склонен к войне? Были потехи — верно, но то потехи Марсовы ради укрепления духа, мужественности, отпора противостоящим.
— Много их, противостоящих, государь, — заметил Фёдор. — Вот и турок нам противостоять станет.
— То-то и оно, — отозвался Пётр. — А Господь тут хладен. Он ни при чём.
Подошёл родич Антоном Головин — командир Преображенского полка, тоже бывший в чести у молодого царя.
— Я к тебе, государь, с докукою. Объелись мои люди солониною, просят свежатинки.
— Где я им возьму? — развёл руками Пётр. — Вот причалим, даст Бог, и скотинки добудем.
— А я лося непуганого зрил, вот бы добыть, — вставил Фёдор.
— И я зрил. Для охоты мы плывём, токмо не на ту дичь. Вот станем под Азовом, заведём и охоту. Чай, в тех местах окромя турок и татар иная дичь есть, кою можно есть.
Все рассмеялись: государь любил и умел складно шутить.
— Ишь как ты обгорел, — заметил Фёдор, глядя на Автонома. — И борода вылезла.
— Как не обгореть да и обородатеть. Эвон, солнышко-то с неба ровно не слазит, темнит да волос тянет.
— Патрик-то Гордон с полком своим небось уж близ Азова, — сказал Пётр. — Скорым маршем двинул. Да и Шереметев с конницею, должно, уж казаков поднял. А мы ещё до Царицына не доспели. Умедлились. Да ещё оттоль переволочь.
— До нас пощупают турка, а мы его щекотать зачнём, — хохотнул Автоном.
Царский повар Ерофеев выглянул из камбуза, позвал:
— Государь-батюшка, пожалуйте ести.
— Какой я тебе батюшка, — буркнул Пётр, нехотя откачнувшись от борта, — айдате со мною трапезовать ради кумпанства. Вот и брудер Франц.
В самом деле, на длинных тонких ногах, казавшихся ещё тоньше из-за обтягивавших икры белых чулок, в щегольском цивильном камзоле, показался Лефорт.
