До того дошли с этими разговорами, что мы запретили вести их в рабочие часы. Завод, мол, — это завод: работай, а с разговорами иди в клуб. Даже вечера для разговоров назначили — по субботам. Думали, это пара пустяков. Завком, мол, расскажет, что на заводе сделано, что делается, ячейка свяжет это с тем, что в стране происходит, а там пойдут вопросы, ответы,— и дело в шляпе. А как взялись, будто в крапиву попали. Началось все с завкомовского доклада. Вышел он ни два, ни полтора, а главное — скучный. Наша бригада на дыбы: «Что же это, мол, такое? Разве о нашем деле так докладывают?» Завкомщики на хитрость пошли.
— Разве не так? — удивляются. — Ну, вызволяйте, делайте, как надо, вам виднее...
Мы отговариваемся, — мы, мол, не ораторы, — а делать надо. Ребята толкают меня: начинай, мол, ты. Встал я — а какой я оратор? На десятом слове сбился — и назад. За мною Крохмаль выступил, нагремел, а толку опять никакого. И Сердюку не повезло Выручил было нас Гущин, да тут же и сел в лужу: пока говорил о ремонте, его слушали, а как начал призывать, — всем, мол, надо браться, нечего о своей шкуре думать, — его одернули.
— Не звони, — кричат, — зажигалочник несчастный!
— Ишь, святой выискался!
— Умылся бы раньше, чем учить!
Будь Гущин расторопным да имей совесть луженую, так это, конечно, чепуха, — можно всех перекричать и сухим из воды выйти. А Гущин вину свою сознавал, покраснел и сбился. И вышла из наших субботних бесед загогулина: ни в рот, ни в карман не лезет.
В следующую субботу было еще хуже. Мук мы приняли с этим горы и стали думать, как бы разговоры скачать с шеи. Выход нашел слесарь из нашей бригады, Чугаев.
Немолодой уже, старательный, скромница — косо и не глянет. Мы знали за ним только два грешка: ездил на курсы учиться и сбежал оттуда — один, а другой — уж очень любил стихи о заводе. Сдается, на все случаи нашей жизни знал стихи. Заговорим о заводе, он сейчас же заведет:
Полгода, скованный покоем
И холодом бетонных стен,
Молчал с глубокою тоскою
Над ржавчиной железных тел.
Выходило, будто стих о нашем заводе составлен. Только и разницы, что не полгода молчал он. Помянешь о каком-нибудь несчастье — опять стих. Мальчишка наш пробежит — стих. О машинах — стих, о плавке — стих.
Иные считали Чугаева чудным, но это чепуха. Осрамились мы однажды в клубе, он и говорит:
— Это, ребята, не так надо делать.
— А как?
— Давайте, — говорит, — всей бригадой соберемся на совет.
— Мало тебе собраний? — удивляются. — И так всегда в сборе.
