Строфа XLVI кажется, на первый взгляд, очень понятной:
Кто жил и мыслил, тот не может В душе не презирать людей; Кто чувствовал, того тревожит Призрак невозвратимых дней; Тому уж нет очарований, Того змия воспоминаний, Того раскаянье грызет... -
все это написано без кавычек, очень серьезно, и неискушенный читатель совсем уж начинает думать, что сам Пушкин «не может в душе не презирать людей», но вдруг видит следующие строки:
...Все это часто придает Большую прелесть разговору. Сперва Онегина язык Меня смущал; но я привык К его язвительному спору, И к шутке, с желчью пополам, И к злости мрачных эпиграмм.
Мы еще много раз увидим: «Онегина» нельзя читать бездумно - запутаешься. Пушкин многое говорит не прямо, не в лоб; он верит уму и догадливости читателя, ждет серьезного отношения к своим стихам. Вот и здесь вся первая половина строфы - это слова Онегина, привычные, уже стершиеся слова, много раз им повторявшиеся, о презрении к людям, о том, что «нет очарований», - а
Пушкин тонко и мудро иронизирует над этими фразами Онегина: «Все это часто придает большую прелесть разговору» - и только! Все эти мрачные речи Онегина несерьезны для Пушкина, он-то знает другое: и люди бывают разные, и очарования в жизни есть всегда, надо уметь их найти - вот в чем задача!
Пушкину ведь очень нелегко жить - гораздо труднее, чем Онегину. Вот они бродят вдвоем по набережной - один разочарован в жизни, нет у него ни друзей, ни любви, ни творчества, ни радости; у другого есть все это, но нет свободы - его высылают из Петербурга, он себе не принадлежит... Онегин свободен, но зачем ему свобода? Он томится и с ней, как без нее, он несчастлив, потому что не умеет жить той жизнью, какой живет Пушкин. А Пушкин счастлив все равно, даже лишенный свободы, даже высланный из Петербурга: он умеет так много - и мечтать, и любить, и работать!
Онегину ничего не надо - и в этом его трагедия. Вот он получил наследство от отца - и предоставил его заимодавцам, «большой потери в том не видя». Вот он приезжает в доставшееся ему после смерти дяди имение:
Два дня ему казались новы Уединенные поля, Прохлада сумрачной дубровы, Журчанье тихого ручья; На третий роща, холм и поле Его не занимали боле; Потом уж наводили сон...
Это Пушкин так видит: «уединенные поля, прохлада сумрачной дубровы, журчанье тихого ручья...» Это для Пушкина «роща, холм и поле» - ценности громадные, а Онегину все равно, он ясно видит, «что и в деревне скука та же»...
