Одного взгляда было довольно, чтобы увидеть синее окно, светившееся спокойно сквозь легкую, дымчатую занавеску, и в окне все знакомое, изученное, почти свое, что никто не имел права у нее отнимать даже на время: странный цветок, похожий на цветущий кактус, и край какой-то яркой ткани слева от окна, глядя на которую почему-то приходило на ум: «циновка», хотя циновки бывают, кажется, просто из соломы или вроде того...
Справа и ниже светились другие, будничные, обыкновенные окна, а слева уходил обрывом вниз угол дома, и окно светило над пропастью дымного морозного воздуха, как синий маяк на скале.
Немного выше, над самым окном, нависала толстая от снега белая крыша, и дым, торопливо теснясь у выхода, клубился из трубы, утонувшей в снегу, как в пушистом, поднятом выше глаз воротнике.
Тогда Таня отбрасывала занавеску и долго стояла, прижимаясь лбом к стеклу, успокоенная, почти счастливая: за синим окном, неторопливо, как всегда, ходил из угла в угол человек. Он медленно приближался к окну, задерживался на мгновение, как будто в раздумье, ссутулив широкие плечи, и, повернувшись спиной, уходил и скрывался в глубине комнаты, где его уже не было видно. Потом появлялся снова, все ближе, ближе, опять мгновение медлил и, снова повернувшись, уходил в глубину, не торопясь, слегка раскачиваясь на ходу, руки за спиной, и как-то особенно нагнув голову, задумчиво и вместе упрямо.
Она долго стояла босиком, вздрагивая от прохлады, придерживая рубашку на груди, а он все ходил, неторопливо и неутомимо, и, наконец, она отходила и забиралась под одеяло с таким чувством, что они помирились. Засыпая, она думала о том, что «он» сейчас не спит и ходит из угла в угол, где-то тут, близко, всего через улицу, и от этого ей было спокойно на сердце, как будто кто-то ее охраняет и думает о ней...
Со временем она стала думать о нем почти постоянно. Какой он? Он был сильный, в этом она не сомневалась. Но он был не просто сильным, мало ли сильных мясников? Наедятся мясища, не думают ни о чем, вот и делаются «сильные». Кому это надо? А он сильный и все-таки... печальный... Нет, печальный — это тоже не то. Мало ли их, печальных, сидят и хнычут по углам оттого, что не удались какие-нибудь мелкие их делишки! Или кто-нибудь прищемил дверью его пискливое самолюбие, а он окрысился на целый свет, и сидит тоскливый, и дуется... Он не такой — это ведь сразу видно. Он ничем не раздражен, не дергается, не торопится — просто ходит и ходит из угла в угол, упрямо нагнув свою широколобую голову.
