– Я хотел бы, чтобы и мне было всё равно, – грустно вымолвил Бренн. – Но мне так хочется снова увидеть родную землю!
Ему представились луга, где он ребенком играл на солнце, река, где он купался, деревья, на которые он лазил, людей, у которых в жилах текла та же кровь, что у него, которые думали и говорили так же, как он, и стремились в жизни к тому же, – вот что было родиной.
– Мне нравится море, – заметил Феликс, которому чувство, волновавшее Бренна, было непонятно. Он глубоко вдохнул морской ветер. – Вот уж где все четыре стороны. Я на море не в первый раз. В прошлом году я уже видел его в Регии. Но здесь оно лучше. Здорово много воды; и кто это окрасил ее в такой чудесный цвет? Здесь приятнее, чем в цветущем саду, и пахнет куда лучше.
Бренн понял, что всякий разговор о Британии будет бесполезным. Другие рабы сочтут его безумцем – предлагать полный опасностей путь в Британию, когда гораздо ближе есть много других стран, где они тоже будут вне досягаемости для Рима. К тому же большинство из них были родом с востока – из Греции, Фригии или Сирии – и предпочтут более теплые края.
Бренн прошел на корму и, склонившись над бортом, стал смотреть на бурлящую и пенящуюся воду – след, который оставлял за собой корабль. С каждым мгновением он удалялся от Британии, даже если и приближался к свободной земле. Ему было и радостно и грустно, а сильнее всего овладело им чувство одиночества. И тут он понял, что пора поговорить с Мароном и сказать ему правду насчет плутовства с монетой. Он знал, что Марон радуется дороге на восток, и он хотел разделить его радость, р amp;з уж всё равно не будет так, как мечтал он. Но разделять радость Марона, пока между ними лежит этот обман, он был не способен.
Он спустился с кормы и разыскал Марона. Тот помогал готовить ужин.
– Мне надо с тобой поговорить, – произнес он с каким-то жалким видом.
Марон вытер руки, белые от муки, и вышел к Бренну. Мальчики подошли к борту.
– А что случилось? – Марон заглянул Бренну в глаза. – Ты что-то не в себе.
Бренн не в силах был говорить. Признаться в плутовстве было труднее, чем он предполагал. Но теперь, когда потребность в признании возникла в нем и овладела всем его существом, он уже не мог молчать.
– Марон, – хрипло произнес он, – помнишь, как мы на постоялом дворе метали жребий монетой?
– Да, – спокойно сказал Марон. – Помню.
– Я тебе хочу сказать одну вещь насчет этого, – продолжал Бренн, не смея взглянуть другу в лицо. Он посмотрел за борт на пенящиеся гребни волн. – Я… я ведь сплутовал, – выпалил он и добавил уже спокойнее: – Голова была на обеих сторонах монеты.
