Линчук вздохнул. Станислав Владимирович порывисто встал из кресла, принес гостю уникальную папиросницу — так он называл свой портсигар, доставшийся ему в наследство еще от деда.
Николай Иванович тряхнул своей тяжелой головой, удивленно посмотрел на открытый портсигар, не торопясь, взял сигарету, вставил ее в мундштук, прикурил и только после этого промолвил: «Благодарю!»
Хозяин пристально наблюдал за каждым движением молодого коллеги. Все вроде шло как нельзя лучше. Стараясь придать своему голосу оттенок доверительности, тихо и осторожно начал развивать свои мысли:
— Дорогой Николай Иванович! На недавнем заседании кафедры вы изволили бросить довольно обидное для меня как для историка и вашего бывшего учителя обвинение. Ныне все критикуют Грушевского, причем многие из этих «критиков» даже никогда не читали его произведений. Все ругают, кто как может. Никто не хочет признавать заслуги академика перед наукой. А я, Николай Иванович, этого не понимаю. Поверьте, коллега, — не понимаю! Возможно, я недостаточно современен, не улавливаю вовремя, что происходит, но, признаюсь, мне трудно многое понять из того, что утверждаете вы, Николай Иванович. Тем более что я всегда относился к вам с большим уважением, поддерживал вас, что, не скрою, было не всеми понято в университете...
Станислав Владимирович остановился, легким прикосновением мизинца сбил с сигареты нагар в фарфоровую пепельницу, тем же тоном продолжал:
— Согласен — у Грушевского были ошибки, между прочим, и у многих других историков они тоже были. Я допускаю, что некоторые исторические события он толковал неверно, возможно, в какой-то мере предубежденно. Пусть так. Согласен!
Похлопывал себя по колену в такт словам; пальцы правой руки, в которой держал сигарету, заметно подрагивали. Профессор волновался, хотя и пытался сдержанно улыбаться.
— Но скажите мне, Николай Иванович, по совести — разве можно отрицать общую пользу, которую принес этот историк для науки, для украинского, по его собственному выражению, общества?
В голосе хозяина теперь слышалась приподнятость, профессор смотрел на Линчука, будто спрашивал его: «Ну, что ты на это скажешь? Что?» Хотел, наверное, добавить еще какое-то слово, но, увидев, что гость выпрямился, умолк.
— Вы — мой наставник, мой старший коллега, многие годы водивший меня по лабиринтам исторической науки. Я всегда это помню. Но, дорогой Станислав Владимирович, призывая на кафедре занять принципиальную позицию в отношении работ Грушевского, я имел в виду не лично вас, а определенную тенденцию на кафедре и в университете вообще. О Грушевском не просто вздыхают в кулуарных разговорах, кивая на невежество выскочек, которые-де не понимают глубин исторической науки. Беда не в этом! Вы же знаете, Станислав Владимирович, что отдельные преподаватели не в силах расстаться с прошлым, иногда развивают идеи, которые, простите, могли казаться вполне научными во времена бывшей Австро-Венгрии, но не сейчас.
