), хотя именно первые всегда и более всего нуждаются в отчетливой определенности, как в этом убеждает вся история символов с их формулированною общеобязательностью. Не смотра на это, о. И. Беляев энергически настаивает, что разумеемых определений „не должно искать"
>13) и „нельзя даже и предполагать", опять выдвигая аргументы крайне своеобразные, что 1) апостол был сыном своего времени и претензия находить у него теоретические (авторские) выводы будет требованием невозможного, что 2) св. Павел „был вовсе не сторонником человеческой мудрости" и потому в своих посланиях не мог „пользоваться приемами посрамленных сильных мира", что 3) он почерпал свое ведение путем „восхищений“, и „недостаточность обыкновенного слововыражения не могла дать ему возможности определений по отношению к сущности христианства"
>14). Все это говорится достаточно напрасно и мало помогает решению задачи. Впрочем, для наших ближайших интересов дорого собственно лишь признание, что в апостольских писаниях нет желательных полных определений, а преобладают частные
>15). По этой причине тут все зависит от личного усилия в обобщении деталей, рассеянных по разным посланиям. Но на деле получилось, что доселе
_____________________
> 8) Стр. 125, 156, 202, 221.
> 9) Стр. 125, 157.
> 10) Стр. 125.
> 11) Стр. 127.
> 12) Стр. 186.
> 13) Стр. 435.
> 14) Стр. 432—435. Но ср. ниже к прим. 205 на стр. 710.
> 15) Стр. 156, 202.
688
были просто частные попытки >16) и все даже „могут высказывать только частные мнения о πίστις" >17).
При таких условиях о. И. Беляев и себя заранее обрекает на одинаковую участь. Он прямо соглашается, что у него „определения и выводы необходимо носят следы субъективного понимания творении Апостола Павла“ >18), как и в других случаях представляются „только субъективные положения“ „человеческого субъективного понимания“ >19). Подобное заключение достаточно неизбежно по авторским предпосылкам, но оно является роковым для исследования со всеми его результатами. Для сего нужно припомнить весьма немногое. Избранная тема принудительно направляла к выяснению того, как именно учил в подлинности сам св. Павел о вере. По этим свойствам своим она всецело относится в области (новозаветного) библейского богословия и в нем почерпает всю свою научную типичность. Здесь все наклоняется к тому, чтобы изложить взятую сторону известного апостольского учения во всей объективно - исторической непосредственности, а это приобретается при строжайшем соображении с историческою постепенностью внешнего формулирования доктрины в связи с историческими потребностями и запросами. Этот исторический экзегезис способствует уяснению данного учения апостольского в его действительных размерах и качествах, с какими оно провозглашалось самим священным писателем. Тут не должно быть места субъективности и все устремляется к достижению исторической объективности. По раз последняя определяется по соответствию с историческими обстоятельствами, — отсюда естественно вытекает, что и фактически во внешнем выражении все бывает пропорционально условиям времени и жизни. В сипу этого многое высказывается с историческою относительностью и раскрывается по частным поводам, а иное затрагивается слабо или совсем оставляется в тени. В этом случае не находится простора для абсолютных формул и поиски таковых не могут входить в задачи библейско-богословского истолкования апостольских воззрений. Само собою понятно, что исторический анализ должен сопровождаться теоретическими обобщениями и принципиальною их оценкой, но все это будет уже простым выводом по завершении библейско-богословской работы и не служит для нее собственною целью, которая обнимается исторически-объективным воспроизведением и комментированием.
