[81]»[82]. А
как часто мы именно сами напрягаемся и пытаемся выдавить из себя некое добро, в
чувстве сердца вовсе не прибегая к помощи Божией, обращаясь к силе Божией
только формально, по сути же, всего ожидая от самих себя. Чаще всего и более
всего весь нажим, как бы весь расчет и все построение здания нашей
добропорядочности опирается на наш рассудок, на его тонкие и складные
построения, на кажущиеся нам наисветлейшими и наипревосходнейшими суждения и
полеты нашей мысли. Но как раз это первое здесь зло. Коротко сказать: чтобы
молиться, надо прежде всего умалиться! Даже когда сегодня человек уходит в
монастырь, отвергая наконец сомнения, колебания, отклоняя чьи-то отговоры и
наговоры против такового шага; когда он тут и трудится, и молится, и даже
старается жить правильно и чинно, то и здесь еще много места может оставаться
для все той же самости, все еще может не быть живого общения с Богом.
Но вот, казалось бы, человек выполняет разные работы в монастыре
«по послушанию», трудится и живет по тем правилам и меркам, которые ему
указали, делает все «по благословению», иногда же сами обстоятельства чего-либо
требуют от него, и тогда он опять живет «не по своей воле» – что же еще надо
для оживления его веры? Но работают все люди, и неверующие часто против своего
желания большую часть жизни и трудов исполняют по указанию, по велению либо
людей, либо обстоятельств, и они часто, превозмогая немощь, должны подниматься
с постели чуть свет и идти на трудную и однообразную работу либо хлопотать
денно и нощно о потребностях близких, разных житейских вещах, часто смиряться и
кротко переносить тяжкие и несправедливые оскорбления, насмешки, лишения. И они
часто проводят время в чтении или в каком-либо рукоделии, размышляют о том о
сем, и они всю жизнь проживают по четко разложенным правилам и распорядкам. Да
все это без веры и потому напрасно. Но ведь и в монастыре можно иметь
неглубокую веру и так же привыкнуть все к тем же общечеловеческим трудностям,
свыкнуться с местом, удовлетвориться неким внешним покоем, «беспроблемностью» и
самую внутреннюю упокоенность можно счесть началом духовной жизни и уже
некоторым достижением, благодатным плодом. На самом деле, все так же можно,
подобно маловерным или и совсем неверующим, просто проживать здесь свой век в
некоторой жалкой успокоенности, как бы в полусне, не зная живого общения с
Богом, лишь мечтая о себе как о живущем по-монашески.
