Определенная свобода даже неотъемлема от принципа
подвижничества. В самом раю росло запретное древо познания добра и зла, без
которого выбор свободы был бы невозможен. Идти, действовать, отвергаться себя,
брать много или мало – все это должно быть в выборе самого идущего к Богу. Так
и в соревнованиях по бегу: углаживают дорогу бегущим, ограждают ее от праздной
толпы, подбадривают состязающихся возгласами, но никогда не толкают в спину и
не тянут за руку. В нашем случае, конечно, допустимо и толкание, и потягивание
за руку, но все с тем же условием ревностного желания самого человека
стремиться вперед.
Вспомнить, кстати, случай из жития святого Пахомия, как
трапезарь в отсутствие игумена перестал подавать на братскую трапезу вареную
пищу и клал лишь овощи, оправдываясь тем, что братия все равно всегда постятся
и вареную пищу почти не трогают, так что приходится ее выбрасывать. Святой
Пахомий строго обличил брата, сказав ему: «В этом случае воздержание иноков не
было уже делом их свободного произволения, а следствием необходимости: никто
уже не имел возможности проявить свое усердие, все постились поневоле. Я бы
предпочел приготовить кушанья разных видов и сварить всякого рода плоды,
поставить все это пред братиями, чтобы им, если они будут обуздывать свои
желания и добровольно, ради подвига, отказываться есть это, совершить великое и
доброе дело пред Богом»[71].
Ну а что, если пришедший в обитель так никогда и не
разгорится большей ревностью, но лишь помалу будет тлеть? Такому бы и не
приходить в монастырь! Но, что делать, ведь мы и все почти такие теперь. Уж и
не для больших расчетов бежим в монастырь, а лишь сбегаем от всепожирающего
пламени разросшихся греховных соблазнов, от падения во все глубины зла.
Странное и нездоровое положение, состояние какой-то подвешенности между землей
и небом. Но явно, что по человеческому мудрованию ничего не исправишь; надо
ждать и молиться: может быть, произойдет чудо и Сам Господь растеплит в наших
сердцах некоторое рвение и тягу к духовному. И растеплит, если душа смирится и
признает свою немощь и всесилие Бога!
Сегодня уже многое и важное в жизни обители врачует Сам
Господь – непостижимо, неприметно. По сути, игуменов, настоятелей,
предводителей уже нет. Те, кого мы зовем настоятелями, теперь чаще всего просто
распорядители внешнего чина и распределители монастырского имущества. Игумен же
– Сам Господь, таинственно, непостижимо промышляющий о каждом, пришедшем в
обитель, о каждой скорбящей душе, желающей, ищущей того древнего монашества и
нигде его не находящей, даже в самих наших монастырях. И вот в странных
каких-то искушениях, падениях и восстаниях, в бесконечном нагромождении тяжких
испытаний, препятствий, соблазнов, частых преткновений, при внешнем как будто
отсутствии всякого порядка и чина в жизни, при отсутствии не то что гладкого
пути, но и едва угадываемой тропы – во всем этом душа познает и себя, свою
немощь, познает таящееся в себе предательство, изведывает всю глубину своего
падения и падения всего рода человеческого и только потом может начать медленно
восходить на путь искания Бога.
