Небесный,
в чем имеем нужду, прежде нашего
прошения у Него[55].
Собери всю свою жизнь в одну точку, «сфокусируй» луч внимания на главном,
избери «единое на потребу» – тогда только и успокоится душа. Тогда только и
может прекратиться шатание по поверхности жизни, мельтешение бесплодное в
пространстве и времени и начаться сокровенное углубление и обустроение в
невидимом и вечном. Пока не оставим это бессмысленное перетаскивание с места на
место разного мусора, не можем начать копать в глубину, добывать из недр ее
драгоценные камни. А до той поры только и можно будет говорить о «мон-ахах»,
«мона-стырях». Без этого «моно» от монаха остается одно «ах», от монастыря –
один «стырь».
Пташка и кукушка
Мир как кукушка, которая подкладывает свое яйцо в гнездо
какой-нибудь малой птахи рядом с ее крохотными яичками или даже выталкивает и
сбрасывает с дерева их и вместо пташьих устраивает свое, кукушечье огромное
яйцо. Так и мир часто подсовывает в монастырь одержимых суетой века сего чад
своих под видом жаждущих духовного и ищущих монашеского. Бедные монахи, не имея
достаточной рассудительности и разборчивости, принимают это подложное за
сродное себе и начинают обогревать и старательно высиживать это чужое
«отродье», чаще всего в большой ущерб истинно монашескому и могущему дать
достойный плод. Но сколько сил и тепла уходит на этого случайного нахлебника! И
вот вылупится этакий уродливый, несуразный птенец, поспешит опериться в черные
монашеские пуха и… пойдет чирикать да куролесить, суета и переполох в гнезде.
Разевает кукушонок свой красный ротище так широко, что других скромных ротиков
своих чад родимых пташка уж и не видит – и носится, носится, бедная, с
червячками в клювике до изнеможения, вся истаивает. А эта невидаль все требует
и требует, и подавай ей всякое разнообразие, придумывай многое развлечение. А
то еще – в отсутствие надзора – повыталкивает из гнезда своих конкурентов, и
они летят наземь и разбиваются или становятся добычей зверя какого-нибудь, а
кукушонок уж полный хозяин в гнезде.
В основном сегодня монастыри и не имеют покоя как раз из-за
того, что принимают в свою среду многих таких вот «кукушат» – случайных в
монашестве людей. Великое заблуждение думать, что если человек не монашеского
духа, то он сам скоро уйдет из обители или обитель его сама выгонит. Вовсе нет!
Дело показало, что очень многие люди с некоторыми особенностями характера могут
весьма долго проживать в обители, находить в ней для себя нечто покойное и
желанное, в то время как к монашеской жизни как таковой нет у них ни малейшего
расположения. Так часто и в храмах видим многих желающих подпевать слаженному
хору, таких, которые, вовсе не имея слуха или никогда не обучавшись пению,
готовы с самоупоением подвывать и гнусавить, совершенно расстраивая пение хора.
А предложи им прежде походить на репетиции, изучить хоть какие-то принципы
пения – они сразу потеряют вкус и интерес к этому занятию. Так и в обители:
многие желали бы поиграть в монашество, внутренне вынашивают разнообразные
сюжеты и сценарии, которые желали бы разыграть на сцене. Часто посматривают на
себя со стороны и напояют всю свою жизнь в обители этаким «фимиамом» романтики.
Такой человек и в монастыре, и в то же время смотрит на себя как бы глазами
зрителя, как будто это все какое-то кино про монахов, где он играет довольно
занимательную роль. Такие люди могут жить в обители очень долго, даже всю
жизнь, только если не приставать к ним «с проверкой документов», не пытаться их
испытать на отсечение своей воли и не лишать их возможности действовать по
собственному их сценарию. И поскольку сегодня наша жизнь в монастырях такая
жалкая, то очень часто ныне стараются никого не трогать, лишь бы пустоту
заполнить хоть кем, а там – «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы…» не было утечки
кадров. Вот и сидят такие «кадры» на го€ре монашеству и много в конце концов
способствуют тому, чтобы современное монашество сделать дутым, актерским,
фальшивым, как те гробы окрашенные с гнилыми костями внутри[56].
