Современное человечество находится в самом жалком духовном
состоянии, души наши изъязвлены и изъедены червями страстей до предела. Дается
еще удивительный шанс – удаляться от беснующегося мира в монастыри, жить в
относительно изолированных от всеобщего беснования местах, находить некоторый
малый покой и охранение от внешних поводов ко греху. Для многих из нас это –
единственная возможность выжить, не сгореть в седмижды разжженной пещи
современного Вавилона. Господь дарует нам еще эту чудесную прохладу и
укрепляющего нас Ангела, чтобы мы, подобно отрокам вавилонским, воспели песнь
смиренную и покаянную. Но мы, безумно возмечтав о себе, порываемся выйти из
прохлады в самое пекло, думая своим искусным словом и звонким голосом увлечь за
собой как можно больше людей, сделать их причастниками той же милости, что
явлена нам. Но как много увлекшихся спасением погибающих сгорает в том
безжалостном пламени!
«О спасении других не все подлежим ответу,– говорит святой
Иоанн Лествичник,– ибо божественный апостол говорит: темже убо кийждо нас, о
себе слово даст Богу[31].
И опять: научая убо инаго, себе ли не учиши?[32].
Как бы сказал: все ли должны мы пещись о других, не знаю; о самих же себе
всячески должны мы заботиться»[33].
«Когда мы, на год или на несколько лет удалившись от своих
родных, приобретем малое некоторое благоговение, или умиление, или воздержание,
тогда суетные помыслы, приступивши, побуждают нас опять идти в отечество для
назидания, говорят, и примера, и пользы многих… а если мы еще богаты даром
слова и имеем сколько-нибудь духовного разума, тогда уже, как спасителям душ и
учителям, советуют они нам возвратиться в мир, с тем, чтобы мы благополучно
собранное в пристанище бедственно расточили в пучине»[34].
Мы сегодня по большей части – люди «головные», «говорливые»,
но «бессердечные». Голова и язык действуют у нас активно и любую информацию
быстро схватывают, усваивают, перерабатывают и тут же выплескивают на ближнего.
Однако сердца наши работают туго, все на одно направлено – на страстное и
сластное, дебелое, а на духовное и возвышенное никак не хотят отзываться
сочувствием. Сколько бы голова ни рисовала возвышенные образы, сердце все знай
только высматривает там что-нибудь свое – поблажающее самости, и чтобы оно было
все как-нибудь от мира сего. А если что высоко и к этой жизни земной
неприложимо, то уже и неинтересно ему. Потому-то все нас перетягивает на
деятельность внешнюю – слышать, узнавать и самим говорить. Так и идет вся наша
псевдорелигиозная жизнь: входят возвышенные и святые понятия и мысли через слух
и зрение, немного покрутятся в нашей голове – и тут же просятся на язык и
наружу, чтобы ближнему продемонстрировать наши тонкие знания и разумения. А что
в самих наших душах творится – до того нет нам дела. Сердца наши так и остаются
какими-то темными чуланами, где каких только грызунов и пресмыкающихся нет, где
сырость, плесень и гниль, и редко-редко кто из нас спускается туда со свечой и
наводит там порядок…
