В самом монастыре должен ли наставник, духовник, тянуть «силком»
своих подопечных в гору? Если сам он желает идти скоро, а большинству вокруг
желается просто посидеть в тишине на природе, нужно ли ему тратить много сил на
то, чтобы постоянно всех подымать и заставлять спешить? Но так он сам никогда
не сможет совершенствоваться в духовной жизни. Тогда все останутся у берега, не
смогут плыть в открытое море, как бы веревкой связанные один с другим и,
наконец, с причалом. И сегодня тем более не время кого-либо долго упрашивать:
корабль сел на мель, волны разбивают последние крепления судна и каждый, как
может, скорее бросается в воду и плывет к спасительному берегу. Здесь уже не
упрашивают: «Не хочешь жить – как знаешь, оставайся, а нам жизнь дорога».
Как удивительно: в монахах ценится постоянство. Как много
предостережений у отцов против перехождения из монастыря в монастырь или
оставления места подвижниками! Возводится в строжайший закон всегда пребывать
на том месте, где дал обеты монашества. Но в то же время не многие ли отцы
переходили по многу раз, казалось бы, из самых удобных мест? Почему? Да потому,
что искали большего и большего! Снова и снова «брали старт», извлекали новый и
новый опыт и стремились выше и выше. Всегда без оглядки спешили вперед, боялись
того, что замедляло, а если кто искал их помощи и поддержки, должен был сам
гнаться и поспешать. Иначе монашество из живого ручья превратилось бы в стоячую
лужу. Говорил апостол Павел: забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь
к цели, к почести вышнего звания Божия[35].
Как раз тот, кто впереди идет, не должен часто озираться, не должен терять из
виду главное, но усиленно вглядываться туда, где ближе всего к нему Бог, должен
Его единого искать прежде всего. Если же начнет устраивать тех, кто пристроился
к нему с тылу, то сам повернется к Богу спиной. Лучше знай делай свое дело –
спасай душу свою, спеши к почести вышнего звания. Таким только образом
действительно поможешь кому-нибудь, не иначе!
Но мы сегодня как раз потому только переходим с места на
место, что бежим от главного, простого и возвышающего и ищем многосложного,
многозаботливого,– того, что поближе к миру сему, попросторнее в нем. Поначалу
стремимся в высоту, иной раз и забираемся повыше, а затем опускаем руки и долго
скатываемся под гору. Итак, «ощутивши пламень, беги!».
О! Если бы войти в ту дверь…
Иной раз видится так: монастырь с внешней стороны – одно, и
совершенно иное, когда вступишь на путь самой монашеской жизни и действительно
будешь идти по этому пути, уходя все дальше и дальше вперед. Сама монашеская
жизнь – это какой-то подземный, темный лабиринт, узкий, весьма
труднопроходимый, тесный, прискорбный, словно глубоко под землей проложенные
коридоры катакомб со многими спусками и подъемами, полные неожиданных
опасностей и препятствий; или узкая, малохоженая тропа в густой чаще леса, со
всех сторон открытая для всевозможных неожиданностей, пугающая нападением диких
зверей и жестоких разбойников. Это – главная часть монашеской жизни. Но у этого
многострадального мира есть и свой вход. Так у древних амфитеатров, в которых
происходили жестокие, кровопролитные сражения гладиаторов с дикими зверями или
казни, где нередко завершался и мученический подвиг христиан, обреченных на
встречу с кровожадными хищниками,– у входа возводился роскошный павильон или
изящно устроенная галерея со стройными мраморными колоннами, с витражными
окнами, резными седалищами, с уютными балконами, залами для отдыха, с садами и
фонтанами, увешанные картинами, изображающими сражения и триумфы победителей,
воодушевляющими на подвиг. Оттуда слышалось пение, в воздухе носились приятнейшие
ароматы цветов и ладана, многое располагало к покою и размышлению о великом и
прекрасном. Но как тогда, так и сейчас для нас этот «парадный вход», так
внушительно обставленный и украшенный со всей роскошью и величием – только
приглашение, только зов на подвиг, только призыв потрудиться, пролить кровь,
расточить свое богатство, неправедно стяжанное, ради того, что ждет там, в
конце,– по благополучном завершении подвижничества, после многотрудного
путешествия по сложному лабиринту испытания, искушения нашей веры и любви,
нашей самоотверженности и отреченности от мира сего. Этот торжественно убранный
зал с поучительными изображениями и многозначительными символами, это
торжественное, точно неземное, возвышеннейшее пение, сладчайшее благоухание
фимиама, напоминающее воздух райский, уносящийся в небо радостный колокольный
перезвон – ведь все это только отблеск неба на земле, только отражение, только
указание на то, чтО там – в конце пути – для тех, кто решится и пойдет до
конца. Но кто из нас идет дальше этого парадного входа? Кто входит в эту
таинственную дверь и решается идти в глубь темного коридора? А если кто и
входит и осмеливается несколько углубиться, то вскоре уже, испугавшись темноты
или холодного дуновения, таинственных шорохов, одиночества, а более всего
влекомый разного рода привязанностями к тому, что осталось позади и должно быть
уже навсегда погребено за той дверью, угрызаемый какой-то многосложной тоской и
скукой, как будто вспомнив, либо что забыл еще что-то взять с собой крайне
необходимое в дороге, либо что не успел еще с кем-то попрощаться перед своим
дальним путешествием,– спешит назад. И вот, мы так и толчемся в этом «зале
ожидания», в парадном вестибюле, по-разному объясняя свое промедление, из-за
которого не начинаем путь. Редко кто все-таки войдет и будет идти в этом
полумраке, лишь угадывая где-то далеко впереди слабые отсветы проходов,
воодушевляемый верой, укрепляемый надеждой достичь того, чего здесь, на земле,
и вообразить себе нельзя. Но нет уже той решимости у нас, той горячности
сердечной: мы чаще всего так и остаемся навсегда в этой прихожей, разговаривая
о том о сем, попиваем чаек, отдыхаем на балкончиках, любуемся земными цветами,
земными садами и многозначительно приводим цитаты из книг, рассказывающих о
том, что бывает там – в конце, если открыть вот ту дверь и пойти туда и идти
долго, долго. Мы даже удивленно подымаем брови и стараемся придать лицу
особенно серьезное выражение, когда читаем о том мире. Но вскоре уже опять
принимаем вялую позу, беззаботное выражение, зеваем и вдруг рассказываем
какую-нибудь совсем уж смешную историю, не имеющую никакого отношения к тому,
почему мы здесь. Так и живем изо дня в день, из года в год; даже поем о том
мире, читаем, молимся, кадим, пишем иконы, до блеска трем церковную утварь – в
общем, делаем многое, чтобы сохранить память и знание о том прекрасном мире,
который отделен от нас этим долгим, узким коридором…
