На свадьбах родня дарила молодожёнам подарки и потом долгие-долгие годы обсуждалось – чей подарок был хорош, а чей «нэ гадица» (не годится):
Этот сэрги золотой, какой Свэтка принэсла, застошка самсем хораболды! (На этих золотых серьгах, которые Светка принесла, застёжка совсем не работает!)
Развлекались тоже весьма утончённо. К примеру, одну из «старих» невесток «наши женщини» уговорили «пашутыт» (пошутить). Её переодели в брюки и пиджак, то есть – в «мушской кастум» (мужской костюм), а потом, несмотря на её кокетливое сопротивление, вытолкали танцевать. Она шалила, делала вид, что стесняется, хотя на самом деле очень хотела покрасоваться в «мушском кастуме»! Она уже давно замужем, у неё трое взрослых детей, и что ей за это будет?! Что, муж выгонит, что ли? Но «наши женщини» жестоко просчитались! А может, они специально её «подставили» за какую-нибудь уже забытую провинность?.. За такую дерзость «старая» невестка была немедленно отправлена мужем со свадьбы домой. Музыканты были остановлены, а он, вырываясь из цепких рук пяти или шести родственников, оставляя в их ладонях куски одежды, страшным голосом вещал:
– Переаденся! Сиволоч! Убиу! Падажды! Падажды дамой пирдёш – уидыш! Шансонэтка!
Что в смысловом переводе означало:
– Переоденься, сволочь, а то убью! Подожди, придёшь домой – увидишь, шалава!
По сведениям очевидцев – он своё обещание сдержал.
Жизненный путь женщины в семье старшего папиного брата был усеян терниями и битым стеклом. С самого рождения девочки, когда молодому папаше, орущему под окнами роддома: – Лизико! Аи, Лизико! – медсестра объявляла, что у него девочка, он мог вполне серьёзно начать биться головой о стены здания, обещать срывающимся от гнева голосом, что убьёт врача, а жену в дом «нэ пустыт!» Всё небезосновательно и совершенно обосновано – ведь новоиспечённый папаша становился мишенью для насмешек, и особенно злых, если это был первый ребёнок! Его долгие годы дразнили «бракадэл» (бракодел). Во время семейных сходок и совещаний мнение молодого папаши, у которого дочки, не учитывалось, каким бы гениальным оно ни казалось. Каждый просто обязан был постоянно ставить ему на вид:
– А, ти – бракадэл, мальчи! Кагда научишся малшик дэлат – тагда скажиш!
Со сроком давности некоторые представители семьи несколько смягчались. Они вроде как начинали даже заступаться за родственника:
– Ничэго, ничэго, балам! Спэрва – нянька, потом – лялька! Правда? Второй правда малчик сделаеш, правда? Канэчно, так нада! Сперва дэвочка, пуст потом за ребйнком пасмотрыт. (Ничего, ничего, сынок! Сперва нянька, потом лялька! Правда? Второго обязательно мальчика сделаешь, правда? Конечно, ты сделал правильно. Сперва девочка, пусть потом она за ребёнком смотрит!) Если же второе чадо оказывалось мальчиком – его папашу по доброте обычаев всего села «прощали». Все, и сестра, и братья, и зятья, все абсолютно совершенно искренне считали, что рождение мальчика зависит исключительно от «силы» мужчины. То есть, чем он чаще и сильнее оплодотворяет свою жену, тем больше шансов родить мальчика.
