Крикни Убийца, тоненьким голоском | страница 23



Он говорил на buridda[177]: смеси итальянского, венецианского[178] и английского.

— Пойдем, ser, становится подлецки холодно. Tale aria cattiva! Сегодня ночью здесь нехороший воздух. Очень нездорово рисковать in sta morada burana[179]. — Прошу вас. На тосканском nebbia. Inglese[180] ?..

А, nebula.

— Туман.

— Так. Туман. Зло в горле.

Горбатый мост, лабиринт переулков, туман и вонь. Каменный город, построенный на болоте, тем не менее на вид плывущий, игрушка из своего собственного стекла. Позолоченная. Опустившаяся. Сладкозвучная, как сирена. (Школа нереид[181] взывала к нему, плоская, как доска.) А на дальнем севере, здесь легендарном, плыл Лондон, огромный Левиафан: монстр, застроенный домами из дерева, глины и гравия. Старше, чем Венеция, если верить Бруту Троянскому[182]. Тем не менее кажется деревней этой разрисованной куртизанке, крови Нептуна.

«Парадокс: время — перчатка, — подумал Бен. — Юность превращается в старость, как будто перчатку выворачивают наружу. Вот я, грубый и страстный, в возрасте Марло: вспыльчивый и раздражительный. А вот Кит, его Лукан[183] все еще не закончен, новые пьесы не придуманы. Застигнут врасплох и убит: ему никогда не будет тридцать[184]. Поэт-Зенон[185]. Если бы я был фессалийской ведьмой, я бы заклинанием вызвал дух Кита и сказал: переведи меня».

Сбитый с толку, он видел только, что они оказались в портике большого здания. Потом вошли в ворота; все еще думая об утраченной «Фарсалии», он нагнулся и перекрестился. Церковь. Огромный храм, наполненный холодом  и эхом. Он посмотрел вверх…

«Боже праведный».

...на небесную твердь, сферу огня. Мрачную, но не от ночи, а в его понимании, смутно видимую, как через стекло. Βλέπομεν γὰρ ἄρτι δι᾽ ἐσόπτρου ἐν αἰνίγματι.[186] Далеко внизу он шел среди леса свечей, пахнувших сладким медом: усеянные звездами небеса, чистые и просторные, простирались под великолепием крыши.

В это мгновение раздался негромкий топот поднимающихся ног и шелест страниц: и небеса запели. Пронизывающе, как лезвие алмаза. Заутреня.

О, Бен знал это произведение. Труппа бога и Его великий театр одной пьесы: актер Христос играет в Его страстях, публика превозносит. Оно наполнило его душу трепетом, восхитило его; и он содрогнулся. Вся эта красота, сила, смысл, это искусство? Нет, маскировка. Мишура. И он подумал о голой сцене Английского театра[187], о темноте во дворе собора Св. Павла, довод и яростный протест: одни слова, но каждое из них — магическая формула.