Они ждут осла, бога-приносителя; ради зелени, которая затопит камень.
Дальше, к свету: шум в камнях, шелест в мусоре карнавала. Выкрики среди колоколов. И высоко на востоке, в ветре над туманом, колесо, вспышка и падение, как будто искры вырываются из брандера. Они коронуют огнем невидимый корабль.
И вверх глядит черный как сажа мальчик, который подметает двор, слуга стекольщика— он весь в пепле, ест уголь; говорят, что его купель топка; ребенок Сеттиньяно[166]. Хромая, он отпирает ворота.
«У Белого Льва»[167], Венеция, Великий пост, 1604
— Маэстро Джиансоно?
Бен повернулся.
Бледнолицая тень из тени: безглазая, мрачная, как правосудие. Он даже схватился за шпагу, хотя и знал, что сталь бесполезна: cum mortuis non nisi larvas luctari. Никто кроме призраков не может сражаться со смертью. Тем не менее он смело посмотрел в лицо созданию.
— Стой.
Его фонарь ярко вспыхнул. Человек, закутанный в плащ, стоял колеблющемся круге, подняв руки вверх.
— Смотри. Я приходить alla bauta[168]: я не может носить оружия. — Внушающая страх larva[169] маска.
Бен решил стать несущей гром тенью и собирался сказать Sono della vostra Fede. Я твоей веры[170]. Но, какое-то время постояв молча, произнес слова заклинания:
«dic» inquit Thessala «magna,
quod iubeo, mercede mihi; nam uera locutum
inmunem toto mundi praestabimus aeuo
artibus Haemoniis...»[171]
— Сеньор, ты благословляешь меня? Ты священник?
— Поэт. Послушник поэтов.
— Ser?[172]
— Прости. Я здесь чужой и не знаю ваши венецианские манеры. — И язык: la lingua thoscana[173], которому его обучил Флорио[174], надо было подкреплять латынью. Он поднял фонарь повыше.
— Орацио Коко[175]?
— Sciao[176]. — Нога, очень изящная. И он поднял маску.
Не падший ангел, как вообразил себе Бен, или преступник, дерзко выставляющий на показ свои дешевые побрякушки и грязные лохмотья; да и не вообще не мальчик — он был старше Уилла, примерно такой, каким мог бы быть Кит: чистенький невысокий мужчина, похожий на псаломщика. Но когда он снял своего призрака, под ним оказался лис. Приглаженный и откормленный на добрых рыночных гусях, но безусловно лис: треугольное безупречное лицо, острые белые зубы. Сейчас на лице появились морщины, живые примечания времени; рыжие, как у лиса волосы, хотя и слегка потускневшие, все еще спускались, завиваясь, к плечам. Борода была более темной, красной как земля. Как обожженный янтарь. Хотя его живот слегка выступал вперед, он все еще был изящным и гибким. И теперь, когда он откинул маску, в которой гудел и жужжал, как муха в литавре, его голос стало невозможно не узнать: мальчик из певческой капеллы. Свалился с небес, стал баритоном, но все таки остался совершенным.
