— Мастер Раддок? Он предпочитает шлюх. Мы слышали снизу страшный переполох.
Бровь поднялась.
— Прошлой полночью, пробираясь по комнате, он наткнулся на горшок, который наша хозяйка поставила для него, поперек лестницы. «Гвозди Христовы!» заорал он и остановился, с ног до головы во всем этом. Тут же вскочили Трип и Трей, и залаяли в антифон[81], одновременно очищая его бедра; с горшком на голове, он топал, плясал моррис[82] и визжал, а хозяйка дубасила его метлой и ругалась. «Нагнитесь, стервы, ясно? Это тебе не Вверх, хрен, и На, потаскуха!»
Бен упал на доски пола в позе большого Y — они затряслись так, как будто весь дом собрался упасть, — обхватил себя руками и захохотал. Самсон[83]-Силен[84].
— Заблудившийся Одиссей, мучимый шавкой Гекубой[85]. Я напишу эпиграмму. О, самый замечательный мальчик. Ты дал мне эля на всю ночь. — Бен вытер сияющее лицо, и осторожно сел на один из ящиков. Тот затрещал и зашатался. «Сейчас, пока мальчик улыбается». — А в последнее время какой-нибудь мужчина пытался? Невзначай поласкать щеку? Или что-то прошептать на ушко? Подарить бисквиты или леденцы?
— Нет, сэр. Насколько я знаю. — Безнадежная честность. — Это все одна старуха, которая льстит и подлизывается.
— А кольцо?
— От миледи Говард, когда он пел в маске Эроса.
— А разве по договору все золото не должно принадлежать мастеру?
Опять краска на щеках.
— Золото, да: это кольцо наш мастер попросил его носить, чтобы хвастаться покровительством. Но другие игрушки наши.
— Он работал в одиночку, втайне?
— Мы, мальчики, все так делаем. По-другому нельзя; но это украденное удовольствие. И чаще предлагают леденцы, чем монеты.
— Апельсины, — сказал Бен. Он коснулся надписи двери, сделанной мелом. — Назад. Апельсины.
— Это было другой ночью.
— То есть их было много?
— Мне казалось... — сказал Калдер, глядя на стену. — Я не знаю точно, но, как мне кажется, он пошел потому, что его напугали. Он боялся темноты, убийц и призраков. Он старался избегать хулиганов. Мне кажется, что он зажег ее для того, чтобы вернуться домой. Свечу.
— И в ту ночь она сгорела почти полностью, остался один огарок.
— Я не спал из-за него, — сказал несчастный Калдер. — Он не вернулся домой.
— Откуда?
— Если бы я знал... — Ярость на себя. — Тем не менее, уходя, он казался в хорошем настроении. И я — я рассердился на него. Не пошел с ним.
— Какие фигуры он нарисовал последними?
Калдер задумался.
— Вот эту, Ариадну. И Минотавра[86].
