Кожедуб с Чупиковым не теряли надежды, как они говорили меж собой, сделать на Горбунова человека. Если он собьет хотя бы одного немца, это изменит всю его натуру. Ему ведь еще жить и жить.
Чупиков несколько раз подолгу беседовал с Горбуновым. Кожедуб, напротив, не замечал его.
И вот однажды на аэродроме приземлился истребитель. Приземлился как-то особенно лихо. Из кабины быстро вылез Горбунов, с сияющим по-мальчишески лицом, с искрящимися радостью глазами, и побежал прямо к землянке Кожедуба.
— Товарищ гвардии майор! — закричал он, перепрыгивая через три ступеньки. — Есть один! Понимаете, есть! Сбит на короткой дистанции! Как вы учили! Я зашел ему в хвост и дал три очереди, и он развалился на куски, рассыпался в пух и прах! Эх, какая жалость, что война кончается! — воскликнул он с искренним огорчением.
Кожедуб, не скрывая радости, крепко пожал руку Горбунову:
— Поздравляю вас, товарищ младший лейтенант, — сказал он. — А насчет войны не горюйте. Нам еще предстоит решительное наступление, и вы покажете, на что вы способны. Я в этом не сомневаюсь. Я уверен, что вы способны на многое.
А наступление действительно вот-вот должно было начаться. Мощные танковые соединения, тысячи орудий, могучие армады истребителей, штурмовиков, бомбардировщиков — все это сосредоточивалось, сжималось в гигантский кулак, готовилось к последнему удару, к решительному штурму германской столицы.
16 апреля весь аэродром проснулся от такого гула, какого летчики не слышали еще никогда. Вся земля гудела, дрожала, сотрясалась. Это шли на Берлин советские ночные бомбардировщики.
— Начинается, ребята! Начинается! Даешь Берлин! На Берлин! — кричали летчики, выбегая из землянок. Через несколько минут стало известно, что войска Первого Белорусского и других фронтов пошли в наступление.
Утро 16 апреля было сумрачным, хмурым и мокрым. Серая мгла прорезывалась миллионами светящихся трасс, но от этого светлее не становилось. Стоял непрерывный грохот, и нельзя было уже разобрать, что творится вокруг. Утро словно смешалось с вечером, а день с ночью. Время перестало существовать.
Наша авиация рука об руку о артиллерией уничтожала долговременную оборону немцев, устраивала крошево из их аэродромов, расстреливала группы фашистских истребителей, отчаянно стремившихся сдержать натиск советских соколов.
Каждый летчик в эти дни добивался у командира разрешения на внеочередной вылет. Летчик поднимался в воздух раз, другой, третий, четвертый. Но и этого ему было мало. Он вымаливал разрешение на пятый. Никто не чувствовал усталости. Это были дни нечеловеческого напряжения сил, высокого вдохновения, дни подъема всех духовных и физических возможностей человека.
