Второй гот перевязывает простыней раны первому, но тот уже отдал концы. Зовет на помощь мальчика, но мальчик будто окаменел в своем углу, и один тащит товарища по ступенькам винтовой лестницы вниз, во двор, где можно похоронить. Доносятся еле слышные удары заступа. Прошел час, другой, звяканье металла еще раздавалось, факел догорал. У стены тяжело, в больном поту спал мальчик. По комнате всюду разлетелись перья из вспоротой подушки, разбросаны куски белой одежды, постельного белья, сокровенные части дамского туалета. Здесь словно рвали большую белую птицу, белую лебедь, рвали и расшвыривали ее клочки по всей комнате - все замусорено и замазано ею. А то, что осталось от нее, лежало на полу и напоминало творог, обильно политый сверху вишневым вареньем без ягод.
Когда Теодату сообщают, он обеспокоен одним: тем, как обезображено тело. Обезображено и закопано на острове. Надругаться над трупом он не позволит. Не оказав покровительства живой Амалазунте, он оказывает ей почести после смерти. Велит откопать, откапывают, но набальзамировать уже нельзя - слишком поздно, тело лишь чинят, ремонтируют, одевают в нарядное платье, самое нарядное, какое только находится в гардеробе ее нетронутых апартаментов, возлагают в гроб, отпевают и в закрытом гробу кладут в нишу фамильного склепа рядом с ее отцом и ее сыном.
На церемонии присутствует Петр. В толпе сенаторов и придворных он ловит случайно сказанные слова, копит интернационалистскую ярость. Утром сошел с корабля, вчера еще ни о чем не подозревал, обдумывал, как ухитриться передать Амалазунте Юстинианово письмо, сегодня все обдумывания насмарку: письмо, раз его нельзя положить в изголовье мертвой, можно только уничтожить. Как ни велико искушение прочесть его, верный слуга сжигает его на свече и рассеивает пепел. Он находит женщину красивой, даже очень красивой, несмотря на плохую сохранность кожи на щеках, потрескавшийся, разваливающийся и кое-как склеенный мастерами нос. Пытается представить ее молодой царицей, достойной, умной, недосягаемой, какой представлял ее, ни разу не видя, только на монетах, в Византии. Он был способен ее любить, но не так, как любят кумира,- интимно, как женщину. В Византии Амалазунта часто идеализировалась, обожествлялась. Пропаганда рисовала ее родной сестрой Юстиниана. Но Петр придумал свою Амалазунту, личную, камерную, Амалазунту-женщину, и теперь видел, насколько он был близок. По сути эта женщина очень чиста - думал Петр - она полноценна, она как все (он уже наслышался про сплетни вокруг нее), только очень чиста и не могла заниматься любовным суррогатом, раз не видела возможности полюбить.
