Что ему нужно? Пошел вон!
Пытается запугать, лжет: император Юстиниан все знает, заступится, накажет виновных перед ней. Ей почему-то кажется: гот пришел изнасиловать ее, то, что ее могут лишить жизни, представляется еще невероятным.
Огромные сапожищи протопали к тонкой, прозрачной кисее. Амалазунта пытается защищать только свою женственность, под подушкой маленький острый нож, она убьет им гота, как только он ляжет. Кисея сорвана - здоровая чугунная машина, обтянутая кожей, не смотрит в глаза. Наконец осмеливается посмотреть, разжимает челюсти, говорит, чтоб знала:
— Ты наказана, Амалазунта.
И больше ничего, единственные роковые слова. Та кричит, крик неприятно режет уши, даже за дверью их хочется заткнуть, он бьет ее кинжалом в грудь, в середину крика, но женщина изворачивается, удар приходится под правую ключицу, крик становится хриплым, не останавливается. Тот замахивается вторично, целясь в живот, потому что в сердце все равно не попасть, но в ее руке нож, и она распарывает ему всю правую руку до локтя. От неожиданности он падает на кровать, пытается перехватить кинжал левой, но запутывается в простынях и теряет его. Она вскакивает и всаживает ему свой нож в шею, чуть ниже затылка, и уже не может его вынуть. Пока этот огромный коричневый таракан корчится в постели, словно в паутине, она встает с нее в мокром, липком пеньюаре, подходит к окну, просовывает в него голову, слепнущими глазами хватает кусок неба с луной и десятком звезд. С ней не так легко справиться. Когда в зал врываются еще двое, они режут и рубят ее и все никак не могут убить.
— Я старалась быть справедливой к вам. Если б захотела, вы бы все теперь гнили, гни...
Кому-то из двоих удается как следует полоснуть ее по горлу, крики и стоны тотчас стихают, только какое-то хлюпкое шевеление на полу, в луже. Мальчик нагнулся - ударил туда, куда не смог попасть первый гот, под левую грудь. И лезвием охотничьего ножа почувствовал свое свершение; жизнь, которая так переполняла эту женщину и столько времени билась в ней, теперь вылетает из нее какой-то длинной вьющейся лентой с узлом, придающим ей тяжесть, устремляется к окну, узел уже за окном, а она еще в комнате, выходит, выходит, но еще не вся - глубже погружает нож - вышла, вот только сейчас, вот-вот, и летит, ее еще можно увидеть, даже догнать за окном, в небе. У мальчика нет сил подняться, удивительно, как еще не случалось, слабеют руки и ноги, голова кружится, лицо делается коричневым, серым. Он отползает на четвереньках в сторону, на шаг, на два от бурого месива, прислоняется к стене и блюет себе на грудь. Блевать нечем, но его выворачивает и выворачивает, изо рта течет какая-то нечистая жижа с желчью. Проводит рукой по лицу, по губам, вытирает рот. Рука липнет к лицу, словно в плохо высохшей краске, тянет кожу, вызывает необъяснимо неприятное ощущение, он прячет ее за спину, ладонью к стене.
