Да-а, вот это Люська… Оказывается, и действительно Агния Барто растёт, поэтесса.
Тишка не дал Серёге даже позавтракать:
— Собирайся. Пойдём стенгазету читать!
— Да я же что? Я заголовки вчера рисовал, поэтому все заметки знаю.
Тишка сам ему и пальто притащил, достал с печи валенки.
— Пойдём, пойдём…
Серёгу долго упрашивать не надо — верный товарищ. Ноги в валенки сунул, нахлобучил на голову шапку, руками нырнул в рукава пальто — и готов. Побежали не наокружку, дорогой, а прямо лугами, по насту. Корка на снегу была прочная и почти нигде не продавливалась.
Пока бежали, Серёга только и успел рассказать, что никаких стихов в газете печатать не собирались, Петя-Трёшник сунул Серёжке все заметки:
— Ну, Дресвянин, начнём оформлять…
Разметили, где чего наклеивать, чего писать, и приходит Мария Прокопьевна:
— Пётр Ефимович, вы литератор, посмотрите, что это такое…
Петя-Трёшник прочитал протянутый Марией Прокопьевной листочек и ахнул:
— Да не может быть! Третьеклассница?
Мария Прокопьевна неопределённо передёрнула плечами.
— Хотя, конечно, — сказал Петя-Трёшник, — строй мысли детский. Явно, что ребёнок писал… А мышление поэтическое… Молодец! С ней надо работать.
И Петя-Трёшник тут же всучил Серёге стихотворение переписывать и рисовать к нему заголовок.
— Очень и очень своевременно, — сказал он и спросил у Марии Прокопьевны: — А она, эта Киселёва, и раньше баловалась стишками?
— Да нет, — ответила Мария Прокопьевна. — Заметку — помните? — для стенгазеты писала, а стихи показала впервые…
— Способности есть, — заключил Петя-Трёшник, и Мария Прокопьевна, довольная, ушла.
Петя-Трёшник испытующе посмотрел на Серёгу:
— А ты, Дресвянин, случайно, стихи не пишешь?
— Я-то? Да вы что, Пётр Ефимович…
— Правильно, не пиши. За душой нет ничего, не марай бумагу. Для стихов надо иметь талант… Вот у этой… у Киселёвой… что-то от бога есть…
Руки у него были в мелу, и, когда он хватался за пиджак, на поле оставались белые отпечатки пальцев.
— Поэзия — это особое состояние души, — он смотрел в окно и не оборачивался к Серёге. — «Мороз и солнце, день чудесный. Ещё ты дремлешь, друг прелестный…» Ты чувствуешь, Дресвянин? Ты чувствуешь, как в тебе всё поднимается? Ты слышишь музыку? Вот это, мой братец, стихи…
Петя-Трёшник вздохнул, и Серёге показалось, что Пётр Ефимович — неудавшийся поэт и что он даже завидует сейчас Люське.
— Рисуй, рисуй, друг… Каждому своё, — сказал он и вышел из класса.
В воскресенье в школе были одни уборщицы. Они топили печи, мыли полы. И Тишку с Серёгой встретили неприветливо:
