По чунским порогам | страница 14



А посредине реки с головокружительной скоростью беспрерывной лентой неслись бревна, кусты, коряги, щепки. Вода пенилась, шумела и яростно хлестала в берега. Пускаться в путь в такую воду нельзя. Опасно. Плавник движется сплошь, местами сгущаясь до того, что, кажется, ловкий человек мог бы перебежать по нему, как по мосту, на другую сторону реки. Угодишь в такую оказию — подденет снизу каким-нибудь сучком или корнем плавучая коряга и перевернет лодку.

— А ребята теперь в Костиной ждут нас не дождутся!

Миша — великий ботаник. Он накопал каких-то корней, очистил от земли и бросил в котелок вариться.

— Что за растение?

— Полигонатум мультифлорум. По-русски: купена многоцветковая.

— Зачем это?

— Спаржу делаю, — наливая уксус в кружку, ответил Миша, — нам с тобой это — первый дар природы.

— И что же, вкусно будет?

— Пальчики оближешь. Потом мы будем варить суп из румекс ацетоза.

— А по-русски?

— Из щавеля. Конечно, спаржа вкуснее.

— А ты ел когда-нибудь?

— Чего?

— Спаржу?

— Нет.

— А эту, как ее… полигонатум?

— Тоже нет.

— Так как же ты ее хвалишь?

— Слушай, Сережа, а ты «Народный цветник-травник» читал? — прищуривая глаз, в свою очередь спросил Миша.

— Нет, не читал.

— Ну, значит, и квиты. А там ее хвалят. В общем, купена — растение съедобное. Я полагаю, мы возьмем себе за правило в наше меню обязательно включать такие необыкновенные блюда, — деловито заключил он разговор и вытряхнул в чашку длинные белые корни купены.

Выглядела она очень аппетитно, но вкус, по совести скажу, был препротивный. Однако мы не подали вида и, нахваливая себя за изобретательность, съели ее всю.

Ночью я проснулся и разбудил Мишу.

— Чего тебе? — сердито спросил он.

— Миша, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. А что?

— Я отравился купеной.

— Что ты! — в страхе воскликнул он. — Не может быть! Тошнит?

— Нет.

— Сердце давит?

— Вроде как нет.

— Так что же с тобой?

— Ничего. Есть очень сильно хочется. Давай наварим картошки.

Он сердито лягнул меня ногой и отвернулся. На лугу, в сырой мочажинке, скрипел коростель; за хребтом, на той стороне реки, ревели два диких козла. Они шли разными распадками и ревели по очереди; эхо дробилось в камнях, растворялось в лесной глубине и спускалось в долину, к реке, неясным шумом. В кустах лениво плескались притихшие струи, шуршали на отмели волны — вода сбывала.

Я заснул с каким-то особенно приятным звоном в ушах. Так славно спится только в лесу, у костра.


ГДЕ УКАР?


Сидение «под Марой» — по имени речки, впадающей в Уду немного выше нашей стоянки, — надоело. За эти три дня мы, кажется, сделали все необходимое: залили смолой-живицей щели у лодки, пересушили хлеб на сухари, пришили оторванные пуговицы, надрали бересты в запас на дорогу и загорели, если не как негры, то как малайцы, во всяком случае. Пора было ехать.